У Элиезера Юдковского есть небольшой рассказ под названием «Тройной контакт». Не могу однозначно рекомендовать к чтению: несмотря на массу весьма полезных поводов поразмышлять текст этот слишком уж специфичен. Но речь не об этом. В рассказе есть такие персонажи, как «детоеды»: некая инопланетная цивилизация, эволюция этических норм которой сложилась так, что «есть детей» стало синонимом слова «добро». Причем детоеды устроены таким образом, что мозг ребенка еще в течение месяца находится в теле родителя и испытывает страдание. Однако по ходу текста становится ясно, что детоеды – не злодеи, они просто другие. Настолько предельно другие, что человечеству проще было бы уничтожить всю их дружелюбно настроенную цивилизацию, чем принять саму возможность существования кого-то настолько отличного.
Фантастика – фабрика метафор. И, конечно, не нужно искать инопланетную цивилизацию, чтобы увидеть у представителей цивилизации земной ксенофобию. Даже не нужно ехать в другую страну или искать маленькие этнические группы в своей. Есть целая каста отверженных внутри общества, к которым отношение такое, словно вся эта каста состоит сплошь из юдковских детоедов.
Это бездомные.
Такие же, как каждый из нас, с таким же устройством тела, представители того же общества, а часто той же расы, нации и культуры. Абсолютно во всем такие же люди. С той лишь разницей, что обстоятельства их жизни сложились иначе.
У нас как-то принято вешать на всех бездомных один и тот же ярлык: «сам виноват». Отчасти так и бывает. Но люди в любых обстоятельствах отчасти «сами виноваты». Ограбленный сам виноват в том, что пошел темными дворами, участник ДТП не был достаточно внимательным, а друг детства Колян, лежащий в реанимации, не должен был лезть в драку. Это очень удобная и насквозь фальшивая позиция – «сам виноват». Мы не рассуждаем так, когда речь касается наших друзей и близких, если мы их действительно любим. Любовь позволяет оправдывать, прощать и даже в случае вины пострадавшего искать поводы ему помочь. Любовь позволяет всегда видеть в другом личность вместо абстрактного «другого человека». Отсутствие любви почему-то лишает «другого человека» не только личности, но и вообще человеческого статуса. Остается просто «другой». И, конечно, другой сам виноват.
Я с ужасом думаю о своем будущем и вот об этом приговоре. Я представляю себе свою жизнь при обстоятельствах, которые часто бывают у бездомных. Например, умирает мой муж. Я какое-то время продолжаю жить с его родителями и параллельно начинаю спиваться. Потом мне становится слишком стыдно перед ними, и в какой-то момент я не возвращаюсь домой. В тот же вечер я теряю смартфон, ключи от дома, кошелек, паспорт и вообще все, что было в моем рюкзаке. Казалось бы, нужно просто прийти домой, но мне слишком стыдно. Так стыдно, что я предпочту остаться на улице. Жизнь утратила смысл, а люди, способные приютить меня, и так слишком страдают, и я не хочу доставлять им еще большее страдание своим присутствием. Друзья не заметят мою пропажу, потому что я и раньше пропадала на полгода из их жизней. Не заметят отсутствие коллеги, потому что у меня тяжелый период, а может, я вообще уволилась. Через месяц чувство вины, стыд, плохое питание, отвращение к себе и несколько недель без душа превратят меня в весьма неприглядного человека, что будет только еще больше усиливать чувство вины и стыда. Вот так я останусь на улице. Допустим, я смогу протянуть целый год и пойму, что хочу жить. Как мне выкарабкаться? Без документов, без друзей, без вообще какой-либо помощи с чьей-либо стороны? Люди вокруг презирают меня, я отвращающе выгляжу и омерзительно пахну. Со мной никто не хочет иметь дело, даже я сама. Как мне выкарабкаться из этого круга без чьей-либо помощи? Без первой протянутой руки?
Никак.
Истории бездомных жуткие и безнадежные. Выгнали из квартиры собственные дети или жена, приехал на заработки и остался без денег, вышел из тюрьмы и не берут на работу.
В чем, в чем «сам виноват» человек, который однажды ошибся где-то в молодости, понес наказание и теперь должен нести еще одно потому, что нам так страшно выйти за пределы своей комфортной жизни?
Да, это еще одна причина, почему одно человеческое существо может спокойно смотреть на медленную смерть другого человеческого существа, – желание оставаться в рамках своей собственной, более или менее благополучной жизни. Чем не комплекс Сиддхартхи? Чтобы обрести «просветление», нужно выйти за пределы своей уютной жизни, увидеть страдание. Но быть буддой все-таки не очень модно. Христос говорит «будьте как Бог», но нам пока не дотянуть даже до древнеиндийского просветленного.
Как жаль. Как жаль, что мы рыдаем над фильмами, где фальшиво умирают актеры, и почти не способны бросить хотя бы сочувствующий взгляд в сторону человека, который реально умирает на улице.
Может быть, это еще и оттого, что где-то внутри ясно, что нужно делать очень многое. Мало положить монетку, нужно что-то еще. И становится страшно. Неужели придется вот этого, страшного, чужого, другого, вести к себе домой, поить, кормить, умывать? Вот этого, больного, наверняка со вшами, вести к себе? Нет, я же работаю, а он сам виноват. Нашел бы работу и не страдал, а я молодец, я работаю и не страдаю. Но на самом деле ни от кого из нас не требуется абсолютного подвига. Уж точно не раньше, чем мы сами будем к нему готовы.
Целое море состоит из капель, и если каждый из нас сделает хотя бы чуть-чуть, это спасет не одну жизнь. Доброжелательный взгляд, купленный пирожок, стаканчик горячего чая. Все это не слишком много для нас, обутых и все-таки чаще сытых, чем нет, – и очень много для того, у кого нет дома, нет близких, нет друзей.
Я хочу рассказать одну историю про шнурки. Жил-был человек. Он был бандитом, многих убил, у еще большего числа украл. И вот поймали его как-то на русско-финской границе с контрабандой. Он сел в тюрьму. И пока сидел, его жена потихонечку выселила его из квартиры и настроила против него детей. Он отсидел, а когда вернулся, оказался без дома, без семьи и без будущего.
Он стал жить на улице. Улица обтесывала его, и он увидел, что кроме его сытого и богатого прежнего существования есть другое, а человеческая жизнь хрупка и ценна. И вот однажды мимо него шел юноша. И у юноши не было ничего, чем он мог бы помочь этому человеку. Но юноша бросил взгляд на обувь бездомного и увидел, что это кроссовки без шнурков, обутые на босу ногу. И тогда юноша вытащил шнурки из своей обуви, снял носки и извинился, что это все, чем он может помочь, но бездомный уже не слушал. Он держал шнурки и рыдал.
Он плакал и говорил, что был ужасным человеком; плакал и говорил, что был глубоко неправ большую часть своей жизни. Он плакал и говорил, что убил не одного такого юношу, а теперь один из них помогает ему.
А я стояла рядом и плакала вместе с ним. Я вообще такого раскаяния никогда больше в жизни не видела.
Прошло уже, наверное, лет десять. Я не знаю, как сложилась судьба того бездомного, но говорят, что какой-то батюшка взял его сторожем в свой храм. И теперь он подметает улочку у храма, живет в сторожке рядом, топит небольшую печку и его не узнать. А может, в той сторожке живет какой-то другой бывший бездомный.
Конечно, очень просто откупиться от своей совести монеткой в пять рублей. Но что можно купить, насобирав по пять рублей, если ты бездомный? Только водку в ларьке, потому что едва ли пустят в гипермаркет за хлебом. Тем более деньги – ужасно бездушная вещь. Они совсем не выражают чувств, не дают теплоты. Это пустой физический ресурс, ведь исцеляет не монета, а добрый взгляд. А искушать совсем нехорошо.
Если я стану бездомной – ведь от этого совершенно никто не застрахован, – я бы хотела, чтобы люди не проходили мимо меня. Я бы хотела, чтобы мне дали шанс, хотя бы одной дружелюбной улыбкой, хотя бы одним жестом, одним добрым словом. Но если нет добрых слов и искренних улыбок (это ведь так сложно, относиться с нежностью к «чужому») – то, может быть, хотя бы пирожок?
