Как я стала христианкой? Как-то так...

Валентина Калачёва

Однажды календарь показал, что с тех пор, как я пришла в Церковь, прошло более 20 лет. Некоторые столько не живут. А тут…

Начало

Раскопала на днях тетрадь «для работ по истории ученицы 5А класса». Посмотрела, чему учили. И нашла заголовок «Иисус Христос и его крестьяне». Пожала плечами. Я тогда думала, что Христос — это такой народный вождь, типа Пугачева, Болотникова, обязательно боровшийся за освобождение угнетенных. Мы тогда других не изучали. Все содержание истории — либо война, либо революция. Вот так мы и узнавали о Христе — от случая к случаю. Помню, в старших классах у меня была одноклассница Лена, свидетельница Иегова. На переменах она делилась с нами своими своеобразными умозаключениями, а учительница словесности активно назидала нас ее слушать, поскольку больше Лены в моем лицее о Христе, видимо, никто не знал. Ну мы и слушали её, как сказку на ночь, потому как чем-то надо было иногда скуку развеять. Не все ж английской грамматикой мозги упражнять.

Спустя полгода после этих спонтанных лекций дошли до нас Свидетели Христовы, заплатившие за аренду актового зала лицея и на этом основании читавшие там свои проповеди учителям и ученикам. Нам они читали по-английски, и называлось это «языковой практикой». Показывали фильмы, из которых запомнился только один эпизод: пустыня, Моисей молится о манне небесной, и с неба начинают сыпаться буханки белого хлеба… Без комментариев.

Мы с приятелями составили следующий вывод: наверное, о Христе лучше узнавать от кого-нибудь другого, иначе можно сойти с ума так же, как эти проповедники, несущие полную блажь. Узнали мы о Нем у двух человек — ныне живущего Кинчева и в Бозе почившего Достоевского.

Кинчеву я обязана своей кусачей совестью. Т. е. я музыку его не всегда понимала, а вот тексты любила, потому что они до сердца доставали. Где-то в девяностом году Кинчев крестился, что не ускользнуло от нашего внимания. В многочисленных интервью лидер «Алисы» щедро делился своими переживаниями по поводу происшедшего, а мы с друзьями активно обсуждали его словесные потоки. Причем не только устно, но и письменно. Пока одноклассники постигали какой-нибудь «синтез полипептидной цепи на рибосоме», мы обменивались записями, наподобие: «Многие идеи и мысли Кинчева оказались мне понятными и близкими, даже родными какими-то. Как будто бы я раньше страдала близорукостью, а Доктор вылечил меня с помощью линз своих новых текстов. Честно говоря, сначала его тексты показались мне не очень понятными и несколько громоздкими. Если быть ближе к делу, то больше всего меня задела идея о триединстве Божием, о Боге-Слове. Как ты думаешь, каким изначально было Слово Божие?» (из наследия Иры П.). И такая наивная богословская переписка, длиною в школьную тетрадку, с обязательными ссылками на первоисточник сиречь Кинчевские тексты, и мощным выводом, наподобие: «Когда Бог увидит искру разума в наших глазах, Он даст сигнал, и мы шагнем в эру Духа Святого». Мы жили ради этого, уверяю. В ожидании сигнала. Каким бы смешным это ни казалось. Мы на полном серьезе были уверены, что вся эта «объективная реальность» вокруг — не более чем бред, он скоро кончится. И к этому надо подготовиться. И явно не с теми, чья цель — универсальный магазин длиною в Америку.

Не знаю почему, но Библию мы читать не спешили. Как откроешь, бывало, Ветхий Завет (нас же учили все книги с начала читать), на середине закиснешь от всей этой мудреной еврейской истории. Одни имена чего стоили. Не говоря уже о пассажах о младенцах, разбитых о камни. К концу главы забудешь, что в начале говорилось. Запутаешься во всех этих родственниках и коленах. Поэтому о «сути Православия» мы узнали из «Братьев Карамазовых», «Идиота» и т. д. Не зря утверждал протоиерей Андрей Ткачев: Достоевский «притащил и продолжает тащить тысячи людей за шиворот ко Христу, чтобы, притащив, поставить перед Ним на колени».

И вот в преддверии 26 ноября 1994 г. я проснулась с четким представлением о том, что мне надо даже не идти, а бежать креститься, иначе мир уничтожит меня, или я — мир. Tertium non datur. Глобальных драк не хотелось, поэтому с таким вселенским посылом стала думать, как устремление воплотить в жизнь.

Родители были где-то далеко, поэтому бродила вокруг тети своей (которая в церковь вообще не ходила) и ныла, что хорошо бы мне покреститься. Тетя говорит: «Ну, пойди в церковь». Я: «А там, говорят, надо крестных. Давай ты крестной будешь. Сходи, узнай, как там и что. А то меня еще пошлют». Было четкое впечатление, что даже если я приведу себя в божеский вид — надену юбку, платок, сниму металлолом, все равно меня оттуда выгонят, так как церковь — это священное место, поэтому там находятся только святые люди, а я буду, как негр среди белых. И на лице у меня обязательно прочитают что-нибудь дерзкое, не соответствующее ситуации. Тетя сходила, разузнала там все, а на следующий день, 26 ноября, мы пошли. Крестил меня отец В. в быстром, как мне показалось, темпе и без длинного оглашения. Вышла я из церкви с чувством, что некая вселенская беда миновала.

Бесконечное продолжение

После крещения воцерковляться я и не думала. Считала, что для спасения сделала достаточно. Пару раз на исповедь сходила под стенания бабушки: «Валя! Не вздумай сказать про проездные — посадят! У них у всех под рясой погоны КГБ!». У меня просто такой талант был — подделывать проездные. Себе, родственникам и приятелям. И вот как-то раз батюшка на проповеди возьми да и скажи, что тот, кто без билета проехал в троллейбусе, будет осужден Христом как вор. Я мысленно прикинула, на сколько поездок потянут мои «художества», и поняла, что в аду буду ступенькой выше Иуды. Перспектива не вдохновляла. Ну и пошла «сдаваться». Это был первый грех, с которым решила завязать. Думала, даже если и стукнет батюшка куда следует, и посадят меня по совокупности содеянного, так за дело отсижу и искуплю грех. Отец В., принимавший исповедь, отнесся благосклонно и сказал лишь: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых». Это он к тому, что я каялась ещё и в посещении разных злачных мест, где нравы чистотой не отличались. А в книге «Азы православия», которую выдали после крещения, было сказано, что если у тебя приятели живут, как муж с женой, не оформив свои отношения в загсе, то общаться с ними — грех. «Да ладно…» — подумалось мне. Ну, в общем, не посадили меня.

Вторая исповедь была переломной. Отец Г. — Царствие ему Небесное! — пожилой священник, оказавший впоследствии неоценимое влияние на мою жизнь, долго не рассусоливал. Рассказал мне в нелестных выражениях, кто я есть и что меня ждет. После чего я решила, что в церкви ноги моей больше не будет. Это я сейчас ему благодарна за то, что он меня «достал». Иногда это нужно, как воздух. А тогда… Переплевалась вся. Хотя ощущение своей неправоты преследовало потом несколько лет, пока меня не переломало.

Когда ваяла диссертацию по педагогическому наследию святителя Иоанна Златоуста, поняла, в какой день крестилась. Это несколько поменяло моё отношение к работе. Писать я взялась, «чтоб уверовать». Потому что креститься одно, а начать верить не в существование Бога, а Богу — это другое. И на пути к этому возник затык. Я абсолютно не понимала, что мне в церкви делать (особенно с отцами «злоречивыми»), зачем она вообще нужна. В то время не было просветительских занятий, сайтов, ресурсов «Спроси батюшку». И поскольку не знала, куда обратиться (любые священники, диаконы и алтарники для меня очень долго оставались небожителями, к которым нельзя подходить, к ним нужно подплывать на соответствующем облаке), я применила известную методику «клин клином вышибают». Решила «обложить себя Православием» со всех сторон, а там уже понять, что к чему. Например, хочу музыку послушать — религиозные песнопения. Надо почитать — святитель Феофан Затворник, пожалуйста. Записалась на катехизаторские курсы, чтобы свободное время было занято. Как там мой внешний вид терпели благочестивые бабушки, основной контингент курсов, — загадка. Так же и с диссертацией вышло. Главное, чтобы о Православии! Чтобы не отвлекаться от «генеральной линии жизни». Причем Бог дал писать об этом в светской аспирантуре и защититься в светском совете, где слово «Православие» воспринималось, примерно как «теракт».

После череды метаний дурной клин выбило неожиданно и навсегда. В 2002 году меня каким-то неведомым образом призвали преподавать детям в школе православную культуру. «У тебя же курсы. У тебя же аспирантура». Это всё равно, что Оззи Осборна позвали бы в консерваторию лекции читать. Но альтернативы моей кандидатуре не было, поэтому я согласилась, полагая, что вскоре найдется какой-нибудь вменяемый мужик, чтобы вещать о вечном понятным для детей языком (я его до сих пор жду). В сентябре всё началось, в начале декабря я сломалась на том, что не могу детям врать. Т. е. я сообщала им о том, чем не живу на самом деле. И надо было что-то делать. Кинуть дело нельзя было по многим причинам — например, кто бы потом нам позволил что-то подобное преподавать в муниципальной школе? Это ж Карелия, заповедник коммунизма. Нас и так пытались раз в неделю закрыть под любым предлогом. Т. е. уйти значит предать, а не уйти значит стать шизофреником. Так настал кризис, который 10 декабря, в день иконы Божией Матери «Знамение», привел меня в Екатерининскую церковь «постоять, подумать, что делать-то». Где-то через час «стояния» я почувствовала, что больше из церкви не уйду, пусть хоть вслед плюют. Главное — быть здесь. И быть с Богом. Дальше всё сложилось.

Мне, как девочке, можно закончить сентиментально. Не знаю, сколько Господь еще жить отмерил, но хотелось бы, чтобы любовь и слезы, которые появляются от той любви в глазах, и дальше западали в сердце. Чтобы оно жило, пусть даже не, как писали крестоносцы, к вящей славе Господней, но хотя бы ко спасению.

Как-то так.