Православные без макияжа

Валентина Калачёва

Книга не могла не привлечь внимания. Ядовито-розовая печать «Без елея» на голубом фоне соседствовала с надписью «ПО-Дети-ПО-священников-ВИ-о себе-ЧИ». На магазинной полке с табличкой «РЕЛИГИЯ» на фоне чего-то зелено-серо-черного она воспринималась пощёчиной художественному вкусу, поэтому руки непроизвольно потянулись к ней.

Итак, Мария Свешникова «Поповичи». «Эта книга одновременно автобиография и портрет целого поколения… В повествование вплетаются истории других поповичей, приведённые от первого лица…» Надо брать, короче. Потому что ближе к возрасту дожития складывается неизбывное впечатление, что настоящее чудо — это не полёты по воздуху, не подснежники в январе и прочие фокусы. Настоящее чудо — это человек. Поэтому качественные биографии, интервью, воспоминания, дневники вдохновляют куда больше художественной литературы. Если там не врут, конечно, от первого лица-то. Ладно, поглядим. Тем более что фамилия «Свешников» — это знак качества, если вспомнить об «Очерках христианской этики», «Прикосновении веры», «Полёте литургии» и «Заметках о национализме подлинном и мнимом». Яблоки от яблони обычно далеко не разлетаются. Тем паче такой. Супер-мичуринской.

Сначала окунаешься в неторопливое повествование о семейной жизни. «Бабушка, спрятавшая самогон рядом с соком, обвиняла дедушку в том, что он его не нашёл и не выпил». «Помню, как мы поехали с мамой в деревню летом, где жили гуси…», «Перед моим первым классом папа задумал нечто совершенно восхитительное — предшкольное путешествие по маршруту Печоры — Псков — Новгород — Таллин — Рига». Параллельно с этим обращаешь внимание на детали: каково это было — Православие исповедовать в СССР, про который сейчас лучезарные мифы километрами строчат те, кто там не жил. Сергей Шаргунов, например, рассказывает: «У нас был один знакомый, он в Киеве собирал жития новомучеников, и где-то в 1987 — 1988 году на стук печатной машинки к нему пришли и его арестовали. Я помню его дочку Ксению, она приходила к нам в гости, я её утешал». В 1988 году. Жития человек печатал. Под воодушевленные телекрики: «Гласность! Перестройка! Новое мышление!» Да, труден путь, как писал Довлатов, от правды к истине,тернист он у православных, что б там Конституция ни декларировала. В 2003-м я пришла сдавать диссертацию по творениям святителя Иоанна Златоуста в библиотеку светского университета, и, разглядев на обложке слово «православный», работники вернули меня с небес на грешную землю удивлённым шепотом: «А что? Уже разрешили?» Карелия. Образцово-показательная атеистическая зона. Но это так, у кого чего болит. Книга меня задела другими вещами.

Да, она рисует житьё-бытьё священнического сословия, детей духовенства, которые во все времена находятся в прицеле жестко оценивающих взглядов как паствы, так и людей, которым на Церковь наплевать, но там всё равно должно быть «по-ихнему». Книга свидетельствует о советском прессе, под которым бедные поповичи пребывали и о котором выпивший одноклассник М. Свешниковой заявляет спустя годы: «Мы тебя считали этой… ну как её… антисоветчицей. Как Солженицын». Но главное, на мой взгляд, не это. Они жили так, ткачихи иначе, сталевары еще как-то, номенклатура, колхозники, офицеры Советской Армии, рок-андеграунд… У всех были свои перипетии. Главное — это рассказ о православных (о людях, а не зверях диковинных или ангелах) без макияжа — искренне, с доверительной интонацией. Если о гонениях, то без истерик и сведения счетов, если о торжествах, то без елея, вот прямо как на обложке значится. А это ж трудно. Как говорит в книге Сергей Шаргунов: «Литература — это своего рода харакири. Потому что она не потакает сниженным сентиментально-оптимистичным представлениям. Она, наверное, должна внушать надежду, но при всем при том литература — обязательно нечто честное. Хочешь быть писателем — должен быть честным. Ведь смысл не в том, что я откровенен о самом себе. Я откровенен о человеке, о его эмоциях, ощущениях». У М. Свешниковой это получается.

Вообще, для меня «Поповичи» открыли С. Шаргунова персонально. Лет пять назад до меня дошло, что они с протоиереем Александром Шаргуновым не чужие люди, но верилось слабо. Потому что сын самого отца Александра стереотипно рисовался на амвоне с крестом, пламенным взором и под стать взору — проповедью :))) Не журналистом, точно. Однако, читая книгу, я почувствовала, что Сергей — это достойный сын своего отца, на чьих книжках мы духовно росли. Его высказывания о вере, семье, сыне, неподдельная любовь к родителям, глубокие замечания о творчестве говорят о нем как о человеке до мозга костей православном. Да и вообще, прекрасен он там, как принц, о котором мечтала в юности Мария Свешникова. А кто еще мог такое сказать? «Дело в том, что когда ты пишешь о весеннем прозрачном небе, о московской грязной осени, ты тоже предаешь и эту природу, и эту осень, и этот город. Вся литература из этого состоит. Это не просто треп, но всегда нечто пограничное, требующее искренности, в том числе и в метафорах, в красках, в сюжете. Подлинность необходима. Но есть разница между подлинностью и подлостью. Я прекрасно знаю, каков был грех Хама, и, естественно, у меня нет никакого желания пускаться в ненужные откровения. Не только по поводу родителей, по поводу всех людей». Чего тут скажешь? Порадуешься только.

Книга вообще полна живых и трогательных подробностей, которые укрепляют в тебе веру. Художница Лилия Ратнер вспоминает о своём пути к крещению: «Наступает Пасха. Я знаю, что будет ночная служба. Иду ночью. Одна. В чем служба заключается, я, конечно, не знаю. Церковь маленькая, потолки низкие, дышать абсолютно нечем — толпа страшная. Меня куда-то в угол запихнули, я стою вся сдавленная и понимаю, что ночь я так не выстою, я просто умру. И выйти невозможно. И я тут взмолилась. Знаешь, как бывает, когда бессознательно не обращаешься ни к кому, а по привычке говоришь какие-то слова: «Господи, выведи меня отсюда, я тут умру». И вдруг я чувствую, как будто пространство вокруг меня расширяется, мне легко дышать, ничто меня не беспокоит и не пугает. А самое главное, как будто рядом кто-то стоит и меня охраняет. Не просто меня охраняет, а еще и очень сильно меня любит. И я заливаюсь чьей-то любовью. Я стою совершенно счастливая. Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не понимаю, но не замечаю, как пролетела эта ночь, — я купаюсь в совершенно непонятном счастье. Утром я бежала домой счастливая. (…) Иду к этому священнику на следующий день и говорю: «Я не знаю, что это было, но если у вас всегда так, то я хочу быть с вами». Он говорит: «Ну хорошо. Я готов вас окрестить».

В общем, не зря меня тётя в Русский музей в детстве водила, чтоб я на дикие цветосочетания реагировала :) Помогло. Сняла с полки книгу, заставившую поразмыслить над жизнью, что-то вспомнить, чем-то восхититься и, что важно, Бога поблагодарить за людей, за время, за Церковь Его. Ну и Марию Свешникову — само собой. Не часто подлинностью душу улавливают. С любовью. И без елея.