Вера без слащавости и нетерпимости
25.04.2017
6375 просмотров
Артём Перлик

1 апреля — день памяти Наталии Трауберг, переводчицы, эссеистки и человека, который вслед за святым Иоанном Сан-Францисским обратил внимание на то, что всё очаровывающее нас в наследии древней и современной Западной Европы идёт от красоты христианства. Архитектура, живопись, музыка, литература, авторская сказка, героические нюансы истории и высота современной культуры общения — во всём этом сияет именно христианский свет, а потому всё это, по мысли Григория Богослова, принадлежит Церкви, вне зависимости от того, думал или нет об этом тот или иной из принесших в тот край красоту.

Иосиф Бродский говорил: «Основная трагедия русской... общественной жизни заключается в колоссальном неуважении человека к человеку». Неудивительно, что именно это свойство люди приносят в храмы русской церкви как доминанту поведения. И как таковая она может быть изжита только в святости, только в веянии Духа Святого в чьём-либо сердце. А поскольку такое бывает редко (Наталья Трауберг даже писала, что почти не знает православных, которые не нуждались бы во враче), то добрым людям так одиноко в храмах РПЦ, и это — боль не только добрых людей, но и ангелов.

О Честертоне и Дороти Сэйерс Трауберг как-то написала: «В них не было ничего, что отвращает от “религиозной жизни”, — ни важности, ни слащавости, ни нетерпимости. И теперь, когда “фарисейская закваска” снова набирает силу, их голос очень важен, он перевесит многое». Существует то, что митрополит Сурожский Антоний называл «травматическим опытом церкви» – или не относящимися к церкви, но встречающимися в людях искажениями подлинности, которые приносят боль другим. Шопенгауэр в известном примере сравнивал людей с дикобразами, которые, сближаясь, больно ранят друг друга. И среди людей Церкви часто бывает то же самое, такая же игра в христианство, которая, как всякое фарисейство, идёт от духовной лени: куда легче поститься и выстаивать службы, чем миловать, прощать или извиняться, как легче написать диссертацию со всеми сносками и наукообразностью, чем сказать всего несколько светлых слов о том же предмете, но сказать так, что это согреет слушателей.

Человек мира сего думает: «Что я могу сделать, чтобы моего стало больше?» Носитель святоотеческого сознания мыслит: «Что я могу сделать, чтобы принести другим радость?»

Одно то, чего и вправду касается Дух, можно назвать Церковью в подлинном смысле. И лишь когда встречаешь таких людей, из которых сияет подлинность, людей здоровой души, улыбающихся нам и внимательных к нашей жизни, умеющих благодарить и ценить всякую красоту, помогающих и нам увидеть нашу неповторимость и драгоценность в очах Господних, — понимаешь, для чего нужно на земле христианство.

Читая Честертона, осознаёшь, какие это далёкие от христианства слова: «положение», «успех» и «комфорт». Один мудрый священник как-то заметил, что ходящие в храмы люди чаще всего решают один вопрос: как исполнить слова Христа «отдай всё» таким образом, чтобы не отдавать ничего и при этом не чувствовать себя виноватым. И такое нецерковное, но живучее богословие малосольного христианства всегда имеет успех, но всё же по-настоящему весь день радоваться может лишь тот, кто всю ночь плачет.

Тексты и мысли Трауберг — это то, к чему хочется возвращаться, чтобы видеть, каким красивым может быть христианство, когда оно устремлено не к ценностям мира сего, а к тому, о чём вправду говорил Христос. Трауберг говорила, что меч всегда в руке тех, кто встречает подлинных христиан. А в руках христиан — радость, красота и блаженство жить.

Книги и люди с мыслями о высоком для того и существуют, чтоб мы знали: мир не задумывался быть плохим и храмы существуют вовсе не для того, чтобы люди в них были равнодушны и враждебны один другому. В жизни всегда должна быть подлинность напоминания об идеале и осуществимости этого идеала на земле. И более того: напоминания об ущербности всего, что не идеально. Именно эту миссию и несла на земле Трауберг, и здесь она похожа на своего любимого Честертона, который открыл однажды, что вера — это радость умножить свет.

Трауберг была из тех христиан, кто умел видеть, что вся красота этого мира живится Духом Святым. А потому она знала, что литература лишь условно делится на немецкую, английскую, русскую или японскую. А на самом деле существует деление на подлинную, где произошла встреча с Духом, и на всю остальную. И её христианство включало в себя красоту всех поместных церквей и не делилось на «сербское», «русское» или «румынское».

Редко в Церкви можно встретить человека, который дышал бы всей полнотой вселенского православия и для которого поместные церкви были бы не выражением той или иной страны, но гранями красоты Духа. Такой человек может видеть и всю красоту мира вообще и относит её появление к Богу. Он — гражданин Церкви, и для него важны люди, а не цифры каких-нибудь показателей. Он — подлинный христианин, и весь свет бытия драгоценен для его взора.

Это только в диптихах имена епископов и церквей идут в списке старшинства и люди ссорятся о том, кому быть первее. А в сердце Божием все они существуют одновременно, а выше всех тот, кто при виде короны считает, что недостоин её.

Трауберг знала, что христианство заключено не только непосредственно в реалиях, относящихся к храму, но и во всяком помазании красоты благодатью. А это то знание, которое никогда не даётся фарисеям и всем вообще людям формы.

И ещё одно важное её знание: сила на стороне слабых, потому что Господь защищает беззащитных, ведь они быстрее и проще открываются его воле и красоте. Это понимание особенно важно сейчас, когда людям и в Церкви часто кажется, что для достижения своих целей нужно применять силу и средства мира сего — иначе цели не добиться.

Христианин по Трауберг верно делает своё важное дело, но не старается доказать, что он прав. Как она писала: «В миру увидел зло — дай в рыло. А в христианстве увидел зло — но в рыло не давать». Или, говоря словами греческого старца Дионисия Каламбокаса: «И Христос был прав — но распялся».

Она с болью писала о тех людях, которые и придя в Церковь ищут своего, а потому не находят своего. Ведь себя мы обретаем, только когда идём по пути служения, а не старания поудобнее устроиться в этом мире. И настоящая радость — это уметь приносить радость другим людям.

А поскольку всегда и везде истину слышит меньшинство — зато лучшее, — к Трауберг прислушивались не все, но лишь те, кто и сам желал этой подлинности и красоты Духа, но не умел найти такие слова, чтобы выразить это своё желание. И тут Наталья Леонидовна становилась для них тем «поэтом», который говорит о том, что и так чувствуют добрые: что христианство — это, прежде всего, жизнь для Христа. А об остальном: «Люби и делай что хочешь».

Церковь — это реальность Царства Божьего на земле. Но в эту реальность вступают только преобразившись, только проживая христианство тем, что оно есть: не церковь той или иной нации, не набор предписаний, не гарант земной стабильности, не «наше славное прошлое», не комплекс запретов и страхов и не новая попытка устроить лучшее общество в отдельно взятой стране, а возможность жить общей жизнью с Богом.

Христианин — это ещё и сеятель, но и это возможно только в измерении жизни для других.

Человеку формы всегда кажется, что религия включает в себя только непосредственно то, что относится к храму. Но живущие мыслью и духом отцов видят, что христианство включает и всю красоту бытия и существует затем, чтобы преображать мир, возводя его до красоты и до царства. В такое восприятие христианства входят и бардовские песни, и обед с друзьями, и сад, и музыка Моцарта, и вообще всё, в чём незаметно для людей формы сияет этот небесный свет.

Не странно ли, что христианство, которое может дать причастие максимальной глубине и жизни, на практике для многих является ещё одним образом неподлинности, лукавства, лицемерия, формализма? И только идущие путём отцов не по форме, а по сути тут учатся «быть живым и только, живым и только до конца».

Почему Трауберг так любила Честертона? Потому что он из тех авторов, кто даёт читателю прикоснуться к благодати, то есть понять, что есть жизнь на самом деле, там, где она божественна, а не состоит из скучных новостных лент. Люди обычно больше всего удивляются, когда слышат, что «мир хорош весьма», и это потому, что, как говорит Честертон: «Одержимый страстью больше верит в зло, чем в добро». Потому и сказка находит так мало сторонников в мире взрослых, ведь сказка открывает именно эту изначальную хорошесть мира, пронизанность бытия Богом и невероятную красоту всего. Она напоминает о счастливом конце для добрых и являет всю искажённость мира людей формы, эгоистов и умников, где всё не так, как нужно. Сказка открывает, что отношения людей, где между всеми ходит холод, — это только искажение на пути к золотому городу над небом голубым, где обитает правда. И тогда оказывается, что свет реален, а зло иллюзорно и временно. Так сказка даёт сказать всему неважному «не важно» и утвердить несомненность красоты в свете конечной победы добра. И тут Трауберг удивляется, как добро побеждает не внешней силой, но самим фактом своего существования, самой своей причастностью к подлинности и вечности, когда оказывается, что сила лишь в том, чтобы быть настоящим, и тогда ты сможешь приобщиться тому «оттенку высшего значения» и высоте, перед которыми, по выражению Льюиса, зло может только ползать.

Воспоминания о Трауберг похожи на прикосновение к чистой воде, к красоте подлинности, когда вера — это ликование, в том числе и о том, что ты не имеешь в себе ничего, что в мире сем считается силой. А потому ты стараешься не доказать правоту, но обрадовать, не принудить, но вдохновить, не решить проблему, но увести других в то измерение, где они станут выше всего приключающегося. Наталья Леонидовна была, по выражению одного светлого священника, «не из общества любителей покаянных канонов и молитв ко причастию», но из Церкви, прекрасной, апостольской, где больше всего драгоценны Бог и другой.

Когда она была в храме, то не спорила, кто имеет право ставить свечи на «этом подсвечнике»; говоря о литературе, она ценила в авторах детскость, лёгкость и святость, и всегда жила той глубиной, на которой совершается встреча с Богом.

Иосиф Бродский как-то заметил об умниках, что «самый главный человек в обществе России — это человек остроумный и издевающийся». Трауберг была из тех редких людей, кто превыше всего другого в отношениях ставил взаимное сострадание. Она знала, что сила Божия совершается в немощи, а не во внешней силе, и имя этой немощи — доверие Христу, у Которого не бывает для добрых людей ничего плохого.

Все, кто вспоминает о Наталье Трауберг, подчёркивают, что она была настоящей, а это так редко бывает, даже и в христианстве. Но это же говорит о том, что когда человек подлинно раскрывается Духу, то он весь становится славой Божией.