ЗЕМНЫМ АНГЕЛАМ С люБОЛЬЮ

Нет ничего тяжелее, чем слушать исповедальные речи простого священника Русской Православной Церкви, этого измученного ангела с запыленными от пыточных российских дорог и бесконечных строек крыльями. По его рукам, в которых крест сменяется лопатой, рулем, книгой, косой, мотыгой, дрелью или рубанком, можно изучать новейшую историю нашей многострадальной Церкви с нескончаемыми куликовскими битвами за каждую принадлежащую ей пядь земли и стояниями на Угре за право открывать рот не только на амвонах. Облик его — иконописный: даже в кирзовых сапогах и измазанной машинным маслом полевой куртке, с всклокоченной бородой и красными от постоянного недосыпа глазами, в штопаной рясе и ветхой, помнящей миллионы склоненных перед Христом голов епитрахили, на четырехколесном ведре, которое кто-то, спародировав Адама, нарек иномаркой, или вовсе безлошадный. Ангела в этой непраздничной и непраздной фигуре выдают глаза, которые, рассмотрев в увеличительное стекло стремящийся в пропасть под бравурные марши мир, не разучились светить во тьме, ибо запитаны на огромный аккумулятор священнического сердца.

Сердце ангела… Это тайна, завораживающая своей непостижимостью. Сколько оно может вместить, прежде чем разорвется по неумолимым законам физики? Бог весть. Но перед этим его наполнят воспоминания.

О бревнах построенного храма. Он помнит их, как собственных детей, пусть даже и безымянных. И головешки, от них оставшиеся после очередного пожара, учиненного пьяными безумцами. И тех, кто пришел им на смену с разорившегося леспромхоза.

О радости от святых икон, которые с любовью написал тот самый неулыбчивый монах из Мирожского монастыря. Написал так, что дух захватывает до сих пор, хотя он их видел столько раз, что число не вмещается в табло калькулятора.

Да, а где-то на самом дне сердца живет трепет, который он пережил, когда ярый атеист-чиновник после многолетних изнуряющих тяжб вдруг пришел и дал разрешение на открытие православной школы для всех. Чтобы детям из рабочей слободки, воровавшим тарен из аптечек ликвидированной воинской части и нюхавшим «Спрут» на завтрак, обед и ужин, однажды улыбнулся Бог и вырвал их из этого липкого гееннского озера.

А кроме этого… Нет, слишком уж глубоко ангельское сердце для обозрения невооруженным человеческим глазом. А если нырнешь безрассудно, так и захлебнуться недолго.

Лучше о внешнем, чего не спрятать.

Про его терпение знает даже тот, кто никогда не был в Церкви. Так и говорят: «ангельское терпение». Потому что делать ему по жизни больше нечего, да? Он терпит, когда дурные взгляды местного Сквозника-Дмухановского провозглашаются выше Конституции и меняются только через — ай-ай-ай! — миллиардный распил. Он терпит, когда члены его корпорации вдруг напрочь забывают Евангелие. Он терпит эмоциональные бури покалеченных Чечней парней, сломанных потерями волгоградского теракта людей, потухшие глаза матерей Беслана, истерики поставленных на колени сумой или тюрьмой. Он терпит, когда на амвоне язык стер от «Не суди и не судим будешь», а в ответ ему несется воодушевлённое «Аллилуйя!», а через пять минут — «Мариванна — ведьма!», «Я прав, а Федька нет!», «Как я могу исправляться, когда человекоубийца-президент нарушил все нормы демо(н)кратии?! Пусть сначала он исправится!».

Он платит за прихожан стотысячные кредиты, взятые для того, чтобы с размахом отметить тридцатитрехлетие любимой дочки, чья зарплата 12 тысяч. Он пристраивает к делу орды мужиков, потому что безработица у нас стала напоминать загостившегося родственника. Он вкладывает их детям добрые книжки туда, куда они обычно вкладывают им смартфоны. А их престарелых родителей он утешает в излечимых болезнях, которые им не по карману. Хотя нет, он идет и покупает им лекарства, потому что иначе не может уснуть. А сон для него и так, как для многих, — отпуск. Лежит он, бывало, ночью, вспоминая своих пятерых детей, которых за последнее время видел только сопящими в кроватях под одеялами, и думает: «Да ладно, прокормимся как-нибудь. Бог не оставит». Дал же Он огород, где, посеяв ведро картошки, он собрал между делом десять ведер камней и заржавевшую мину времен Великой Отечественной, чья история в государстве-победителе напоминает вечность.

А жизнь идет своим чередом. Идет и диктует, что ангелы должны знать буквы на IBM-совместимых клавиатурах, уметь складывать из ничего и щедро делить, согласно архангельским благословенным распоряжениям. Так что дел у него невпроворот. То он над мониторингами ум сушит, то флэшмобами душу насилует, то курс сребреника изучает, то ведет учет благотворителей или сектантов на вверенном ему пятачке Земли Русской, наследнице Святой Руси. Рвется дух его пламенный к Престолу Божию, к Иисусу Сладчайшему, к прихожанам родным, да застревает где-то между циркуляром № 36 «О мерах оптимизации и повышения эффективности в рамках целеполагания в области церковного налогообложения» и циркуляром № 37 «О дне православного животноводства». А после них не то что не воспарить, а как бы не закурить. Хотя нет, можно расслабиться: терпение-то у него ангельское.

Смотрит на ангела люд простой: нет-нет да и почешет в затылке — может, помочь уже чем? Кирпичи потаскать, после того как увидит, что у ангелов тоже кровь носом идти может. Пожертвовать сто рублей, когда в его интернет-воплях количество восклицательных знаков переходит в качество неплохо сплоченного забора. Ну и, на худой конец, попить с ним чаю, выслушать слова о наболевшем и… не пропустить их дальше рубашки. Он же ангел, простит нас со своими земными заморочками. Тоже острыми, как копье Лонгина-сотника.

И вот, уже не помню в какой по счету раз, стоим мы друг напротив друга и плачем невидимыми миру внутренними слезами. Встретившись случайно в очереди за хлебом единым после его сто сорок пятой поездки за день, к умирающей в далекой деревне бабушке. На улице, где он гулял со своей третьей дочкой, озадаченный, чем ей оплатить детский садик. У храма, после того как матушка надолго свинтила в неизвестном направлении в поисках свободы, равенства и еще какого-то там фейка магазинской цивилизации. В кафе, когда однажды кто-то из его любимых духовных чад по легкомыслию решил примерить на себя маску Иуды (а он упорно читал мантру «Нет, Петра! Нет, Петра!»), да так натурально, что сам Станиславский чуть было не рявкнул из-под могильной плиты: «Верю!» Во «ВКонтакте», когда его опять далеко послали, в муниципальной школе со вставшей всем поперек глотки православной культурой…

Всё пройдет. Да. Он это знает куда лучше меня. Как и то, что с Богом выносимо всё, даже реально невыносимое. Просто сегодня погода тяжелая, магнитные бури, свинцовые облака, придавливающие нас к земле, а завтра…

А завтра — оно обязательно настанет, это завтра! — мы встретимся в храме, где земной ангел будет служить к вящей славе Господней, а мы — его поддерживать своими слабенькими молитвами, порывистыми вздохами и стуком уязвленных грехом, но бьющихся по его заступничеству сердец. Жизнь жительствует :)