Интервью с профессором департамента политической науки НИУ ВШЭ Святославом Каспэ.
По материалам "Открытой России".
О.Р. ― Наблюдаемая нами волна возвращения церковной собственности ― это новый феномен или многолетний вялотекущий процесс, который получил такой резонанс в связи с передачей Исаакиевского собора?
С.К. ― Эта история вяло течет уже четверть века, с тех пор, как была декларирована сама идея и необходимость возвращения «имущества религиозного назначения». В этой истории периодически случаются обострения, сейчас мы наблюдаем одно из них... вероятнее всего, параллельно развиваются инициативы патриарха и патриархии — и самодеятельные инициативы «с мест». Которых, наверное, будет становиться все больше.
О.Р. ― Можно сказать, что раньше РПЦ было сложнее добиться передачи ей собственности, чем сейчас, или в таких вопросах власть всегда шла навстречу?
С.К. ― Власти далеко не всегда шли навстречу. И сейчас не всегда идут. Видимо, имеет место прощупывание почвы со стороны Церкви — что удастся, что не удастся...
О.Р. ― На фоне историй с Херсонесом и Исаакием есть более мелкие январские инциденты — с ветераном Великой Отечественной в Ставрополе и узницей концлагеря в Рязанской области. Эти случаи — это такие производные от Исаакия, реакция на него?
С.К. ― Нет. Русская православная церковь вообще не существует как единый политический, экономический или социальный актор и не должна таковой быть по своим же собственным канонам. Дисциплина, вертикаль власти в Церкви гораздо слабее, чем представляется светскому наблюдателю.
Другое дело, что есть некая атмосфера. Каждый епископ, поп, настоятель монастыря улавливает в этой атмосфере что-то свое. И мы в основном обращаем внимание на тех священнослужителей, которые попадают в основной новостной поток, чьи частные действия рифмуются с макрособытиями вроде Исаакия или Херсонеса.
Не бывает так, чтобы патриарх отдал команду, и вся Церковь пошла в атаку. Тем более что степень недовольства нынешним патриархом, и без того немалая, возросла после его встречи с Папой Римским.
Поэтому я лишь в некоторой степени готов считать все эти события звеньями одной цепи. И уж точно это не такая цепь, которую разматывает и которой размахивает один-единственный субъект.
О.Р. ― В рамках этой реституции, как можно заметить, церковь возвращает себе только крупные и особо ценные культурные объекты. Возникает вопрос: мы просто не знаем о других случаях, когда она возвращала себе, например, разрушенные церкви в глубинках, или церковь этого не делает?
С.К. ― Это один из самых недооцененных аспектов проблемы. Само слово «возвращение» некорректное. В случае с тем же Исаакием и со множеством других объектов Церковь не претендует (хотя по закону имеет на это право) на передачу этих объектов в собственность. Она просит передать их в пользование. И это понятно, потому что принятие в собственность означает и принятие на себя бремени всех расходов по содержанию. В случае с памятниками культуры и истории расходы колоссальные.
Если говорить в целом об РПЦ, то она совсем не так богата, как часто считают внешние наблюдатели, в поле зрения которых находятся патриарх, патриархия и отдельные священнослужители на «Мерседесах».
В действительности же приходская жизнь — это чрезвычайно бедная жизнь. Это объективная реальность: у церковных приходов, малых епархий нет достаточных средств.
Может возникнуть вопрос о том, насколько честно требовать себе то, что ты не можешь содержать. Я не хотел бы им задаваться — кто я такой, чтобы подвергать Церковь моральному суду? Более интересный вопрос — зачем? Зачем это вообще делать? В том же Исаакии богослужения совершались без каких-либо проблем (проблемы и протесты начались как раз сейчас). С другой стороны, все представители Церкви в один голос утверждают, что с передачей собора Церкви ничего не изменится, все его музейные функции будут исполняться в прежнем объеме. Если ничего не изменится, тогда зачем что-то менять? Я не понимаю.
Вообще же Церковь — это огромное сообщество, которое живет своей многообразной жизнью. Мы знаем множество храмов, которые восстанавливаются чуть ли не по бревнышку нищими попами с помощью столь же нищих местных жителей. Статистически полной картины на этот счет нет ни у кого. Но говорить, что этого не происходит, нельзя. Да и в Херсонесе мы имеем дело, по сути, с тем же индивидуальным порывом местного протоиерея отца Сергия. Мы пытаемся собрать мозаику из этих индивидуальных порывов, но она не сможет получиться логически непротиворечивой.
О.Р. ― В начале разговора вы упомянули, что нынешняя активность РПЦ — это симптом перемен в треугольнике отношений «церковь-государство-общество». Что вы имели ввиду?
С.К. ― У нас по Конституции, да и де-факто, светское государство. Оно находится в формальном партнерстве с Церковью, да. При этом РПЦ все чаще предъявляет к государству свои претензии и рассчитывает на их удовлетворение. Со стороны государства претензий к Церкви что-то незаметно. И есть общество: большая его часть безмолвствует, но в нем есть активные меньшинства — и «либеральных», секулярных критиков Церкви, и «православных» радикалов, к самой Церкви имеющих очень косвенное отношение. Государство оказывается меж двух огней, потому что оно не может однозначно склониться ни на одну, ни на другую сторону. Государство пытается маневрировать. Причем государство-то — это не только Кремль. Каждый губернатор выстраивает свою линию поведения, многие из них находятся в очень сложном положении...
А общее напряжение нарастает, потому что у нас отношения между религиями и государством до сих пор фундаментальным образом не урегулированы.
И у меня такое чувство, что тот раскол по линии религия-государство, который был системообразующим для большинства западных демократий, у нас тоже может выдвинуться на первый план. Уже выдвигается. Пока медленно. Но если в России, не дай Бог, стрясется что-нибудь посильнее Pussy Riot (а оно технически возможно не только в России, но всегда и везде, потому что для этого достаточно пары придурков — не будем забывать, например, недавнее нападение на мечеть в Канаде), то этот раскол будет моментально выявлен и проявит себя в очень жесткой форме.
О.Р. ― Есть ли какие способы урегулирования этих болезненных отношений РПЦ и государства?
С.К. ― С одной стороны, их нужно терпеливо и мучительно выяснять, прояснять и регулировать. Быстро это никогда не получается. Во Франции это заняло примерно 100 лет. Столько времени потребовалось для того, чтобы заложить хотя бы основы сосуществования доминирующей светской и периферийных религиозных субкультур, прежде всего католической. Здоровые политические, гражданские нации рождаются только в результате и по итогам этого процесса.
