Первая российская диссертация по теологии и будущее западной цивилизации

Блог портала "Предание.ру"

Автор: Владимир Шалларь

В России только что выдали первый диплом кандидата наук по теологии. Поздравляем отца Павла Ходзинского с прекрасной работой. Однако сама по себе защита вызвала немало разговоров — поговорим и мы.

Недовольные этим событием движимы страхом погружения России в религиозное мракобесие. Но и я в этом тексте движим тем же самым страхом, и мы попробуем разобраться в проблеме.

Критики недовольны клерикализацией всего и вся в России, и здесь надо провести различие: «теология» как академическая дисциплина сама по себе не означает клерикализации образования (об этом позже), но мы не можем не заметить игр высших клерикальных кругов с высшими чиновничьими¹. Об этом следует сказать: прежде всего это вредит Церкви. Игры клерикалов с сановниками мешают сообществу христиан наладить отношения с сообществами внешних, а в идеале — обратить внешних в свою веру, тогда как это одна из прямых обязанностей архипастырей. Сто лет назад Бог преподнес урок российской Церкви по этому поводу: что ж, Господь — долготерпеливый учитель и будет повторять урок, пока мы не поймем. Но заметим: клерикально-сановничьи игры и недоумевающие по их поводу сообщества России — лишь частный момент внутри большой истории «религия и образование в современности». Расширим масштаб разговора.

Уже много десятилетий говорят о кризисе университета. Я определю этот кризис так: университет из места производства мышления мутирует в место производства кадров, вместо пространства истины становится пространством рынка. Также и школа не есть институт воспитания (если где-то вообще воспитывают, то в семье), а есть институт образования из человеческого детеныша субъекта Просвещения, то есть современного субъекта. Школа подключает ничего не подозревающего ребенка к системе естественных и гуманитарных наук, и больше никаких функций у нее не должно быть. А то, что многим из нас так не кажется, говорит только о том, что мы несколько потерялись. Университет не «дает профессию», он производит истину и подключает к этому производству студентов.

«Истина», однако, то еще словцо. Обратим внимание, что университетские дисциплины делятся на две неравные части: собственно научные, производящие истину согласно критериям научности, и философию. Философия есть некое говорение или писание об истине, под критерии научности не подпадающее.

Теология как академическая дисциплина² есть система наук в связи с христианством плюс христианская философия. Объектом теологии как академической дисциплины, разумеется, не может быть Бог, ибо Он — есть Он вообще или нет — не вещь среди других вещей мира, а значит, не может быть объектом научного изучения. Объектом научного изучения может быть «идея Бога», в частности — «христианская идея Бога» и всё с ней связанное, то есть христианство: история Церкви, ее литургическая практика, развитие богословия, святоотеческие тексты и прочее. Всё это — объекты реальности, ничем не хуже других, и их можно научно изучать вне зависимости от веры. Но почему надо объединять как «теологию» совокупность академических дисциплин, и так вроде бы нормально существующих (а это одно из популярных возражений против теологии как академической дисциплины)? По двум причинам.

Во-первых, естественным ходом вещей за века уже сложилась таковая совокупность. Если ты — неважно по каким причинам — хочешь изучать христианство вообще, то ты изучаешь «теологию», то есть проходишь курсы литургики, патрологии, библеистики, догматики и иных подобных наук. Предположим, теология не была бы признана академической дисциплиной — но то же самое всё равно изучалось бы под брендами филологии, религиоведения, культурологии, истории и других дисциплин. В сущности, речь идет о «христиановедении», не более того. Объект «христианство» изучают разные науки, и вполне удобно эти разные науки объединить в одну совокупность. На этом уровне проблем с любой из возможных точек зрения просто нет.

Во-вторых, «теология» имеет право на существование по несколько более сложной причине. Гуманитарные исследования специфичны тем, что на своих пределах выходят в философию, то есть в такой тип мысли/речи, который нельзя уже назвать «наукой». Фуко, например, — он кто? Историк? Культуролог? Социолог? Да, но он еще и философ, со своей, из «настоящей науки» не выводимой, картиной мира и этикой. Так же, скажем, и Ролан Барт, и другие выдающиеся «гуманитарии».

Есть, например, наука «экономика». Но одно дело экономист-неолиберал, другое дело экономист-марксист. Два ученых, изучающих реальные экономические процессы, исходящие и проповедующие — с университетских кафедр — совершенно разные философские и этические взгляды. Есть реальные психические процессы, но фрейдист, юнгианец и лаканианец очень по-разному подходят к их описанию, а главное — они создают разные «истины» и «ценности». «Гендерные исследования» — наука, но еще они — часть большого проекта освобождения женщин (которое ведь наукой не является, а есть борьба, основанная на своих «истинах» и «ценностях».) На деле, поле гуманитарных наук есть поле битвы разных сект: деконструктивистов, фукианцев, лаканианцев, феминисток, позитивистов и так далее до бесконечности. И вот на Западе одна из таких сект — христианские интеллектуалы, кроме изучения своих дисциплин занимающиеся тем, чем занимаются все интеллектуалы: развитием своих «истин» и «ценностей». «Теология», признанная или не признанная как академическая дисциплина, есть совокупность «христиановедческих» наук плюс христианская философия: это просто данность, так есть, выдают дипломы по теологии или нет.

И здесь мы как раз вышли к сердцевине наших русских споров о теологии. Ставка в этих спорах велика: позволено ли существовать христианскому интеллектуалу, именно в качестве «интеллектуала», или любая религиозная речь есть мракобесие в силу своей религиозности, без всякого дальнейшего разбора? «Теолог» есть научный нонсенс наподобие уфолога или нечто иное? На это можно посмотреть с двух сторон.

Первый вариант. Фактически нам говорят: «Мы не хотим вас слушать, лучше бы вас вообще не было». И прежде чем обижаться и говорить глупости о «войне против Церкви», стоило бы спросить себя: «Что мы такое говорим и делаем, что к нам так стали относиться?» Но это опять же проблема частная: вот такие плохие отношения Церкви и части общества в данной стране в данный момент времени. Плохо, конечно, но бывает³.

Вторая сторона важней. Любая «речь о Боге» априори — мракобесие, теологической речи не место в академической среде — вот что фактически имеют в виду критики теологии. И здесь наш иронический заголовок начинает приобретать смысл. Первенствующая философия Запада — так называемая континентальная философия, позволяющая себе высказывать метафизические утверждения, то есть в основной массе своей теологическая. Если правило «нельзя говорить о Боге, нельзя делать метафизические утверждения» было бы правилом европейских университетов, то Лейбницу, Гегелю, Канту и так далее не было бы места в университетах, ибо они дерзали высказывать метафизические и, в частности, теологические утверждения.

Но какая философия накладывает запрет на метафизические утверждения? — Позитивизм. И речь-то на самом деле идет о монополии одной философии — позитивистской — в академической среде. Университет в прежние века был местом свободного искания истины, в частности истины философской. Эта свобода предполагает плюрализм философий, то есть допускает и метафизические утверждения, то есть и теологические тоже. Если мы запрещаем метафизические утверждения, то мы убиваем саму суть университета и одно из главных свойств западной цивилизации — свободный поиск истины и свободный диалог по поводу наших концепций истины⁴. Утверждение «истинными являются только те высказывания, которые проходят критерии научности» является утверждением одной определенной философской школы — позитивизма, которая является-таки философской, то есть метафизической тоже. «Кроме природы ничего нет, и истина природы постигается только научно», — это метафизическое утверждение, то есть дерзающее нечто утверждать о природе и истине «вообще», на что, конечно, наука по определению не дерзает.

И я, и критики теологии боятся религиозного мракобесия — фундаментализма. Чтобы определить эту опасность и понять, что с ней делать, надо сопоставить вот эти три явления: религиозную мысль, фундаментализм и позитивизм.

Впервые слово «фундаментализм» появилось как самоназвание американских протестантов, не приемлющих теории Дарвина и предложивших креационизм как научную теорию. Важно, что эти несчастные протестанты были позитивистами: они не знали никакой другой формы истины, кроме научного факта. Если в Библии написано «так-то и так-то» и это истина, то это значит — «научная истина», то есть «Бог создал мир в семь дней, а день — это 24 часа». Они не знали главное правило гуманитарных наук, когда-то христианами сформулированное: у текста всегда больше одного значения, а кроме буквы всегда есть дух.

Борис Гройс объясняет, как это произошло⁵. Вот, говорят, религия с победой «научного мировоззрения» (то бишь позитивизма) умерла. Нет, говорит Гройс: после победы материализма умирает дух религии, а выживает материя религии, ее буква: то есть сам текст (но не смысл) Писания, ритуалы, правила. «Механическая» составляющая религии после победы механицизма (что логично) выживает, умирает духовная⁶. Внешнее побеждает, внутреннее умирает.

То есть фундаментализм есть продукт модерна и до модерна просто невозможен (до модерна не было позитивизма, материализма и всего остального). «Наступает Новое Средневековье», — предупреждают нас критики теологии, испуганные фундаментализмом, не понимающие, что средние века подарили нам университет, а модерн подарил нам фундаментализм. Бояться фундаменталистов — более чем правильно, но наши либеральные друзья не понимают, где суть проблемы.

Все эти, казалось бы, общие рассуждения имеют прямое касательство к высшему образованию. В книге «Инженеры джихада: любопытная связка между воинствующим экстремизмом и образованием» утверждается, что исламские террористы в большинстве своем — счастливые обладатели высшего образования, но не гуманитарного. Мракобесы, но совсем не средневековые — образованные инженеры. Они образованны как «технари», то есть понимают истину только и исключительно как научный факт (в том числе, и в этом всё дело, понимают так истину религиозную), и именно поэтому они убивают, взрывают, и так невероятно тупы, и верят в такую чушь. Человек, прошедший гуманитарное образование, например теологическое, знает, что текст нельзя (это в гуманитарных науках «ненаучно»!) понимать буквально. Человек, изучавший, например, святых отцов, знает, что библейский текст априори имеет несколько смыслов (исторический, аллегорический, анагогический и так далее), и знает, что отцы один и тот же текст толкуют неодинаково, а часто противоречиво друг другу. А значит, взрывать необязательно.

Другой пример. Кто в России составляет массу поклонников Виссариона, уфологии, нью-эйджа и прочей современной дряни? Советская техническая интеллигенция, не умеющая думать над философскими вопросами и читать тексты. Так вышло — объяснять это можно по-разному, — что человек имеет метафизические потребности (в чем смысл жизни? что есть благо? и так далее). Человек, позитивистски сформированный, не лишается этих потребностей, но не умеет их решать и о них говорить. Так мы видим людей, удовлетворяющих свои метафизические проблемы с помощью магических кристаллов или взрывов в метро. Они не умеют читать и говорить о философских проблемах. Общественность возмутилась теологической диссертацией — но фундаменталисты, фанатики, мракобесы не пишут диссертаций. Они заняты совсем другими вещами.

Сама «истина» и ее «экономика» на кону: останется ли университет местом производства и дистрибуции истины или нет? Свободного поиска и обсуждения истины? Или позитивизм кроме эффекта фундаменталистского извращения религии даст еще и эффект смерти университета?

Еще раз: фундаментализм — не наследие темного прошлого, а продукт модерна, а именно позитивизма, и лекарство от него — гуманитарное образование, в частности теологическое. Если не учитывать клерикально-сановничьи игры, введение теологии — антифундаменталистский жест, который надо приветствовать — простите! — всем прогрессивным силам.


Источник.

---

¹ Медийные игры: насколько они реальны — не могу знать, но здесь же важнее не конкретные действия, а впечатление, которое всё это производит на народ России.

² То есть не в форме стихотворений Григория Богослова, проповедей Иоанна Златоуста, озарений Симеона Нового Богослова и так далее.

³ Здесь смыкаются две реалии: атавистическое советское неприятие религии и раздражение на постсоветскую реакционность, которая, как и всякая реакционность, несет и клерикализм. Зачем вот только Церковь опять наступает на грабли реакции и лишает себя хода на следующем круге истории?

⁴ Борьба против клерикализма — одно, установление монополии одной какой-то истины — дело совсем другое. Нам нужно общество, где все могут (не) верить, во что нам заблагорассудится, и свободно это обсуждать. Монополия же хоть «попов», хоть позитивистов — всё равно монополия, всё равно зло. И что бы сейчас ни происходило в России, читать лекции вроде тех, что, например, читает Марион прямо сейчас во Франции, — можно, иначе — несвобода.

⁵ Например, в статье «Религия в эпоху дигитального репродуцирования» или в лекциях «Искусство в XXI веке. От объекта к событию».

⁶ Как много это объясняет в современном православном благочестии!