Смерть: Средневековье vs Ренессанс
30.07.2017
9668 просмотров
Игорь Лужецкий

Раннее и Высокое Средневековье к теме смерти особого интереса не испытывают. Ни в области искусства, ни в области богословия и философии внимания к ней особо не замечено. Нет статуй, фресок, полотен и гобеленов ― не то чтобы вовсе, но в товарном количестве.

Зато век XV начинает отрываться за всех. В европейском искусстве появляется макабрическая тема ― и не только появляется, а входит в топ и уходить оттуда не собирается еще века два.

смерть3.jpg

Семь футов земли. Каждому


Как это выглядело? Вряд ли по средневековым Лондону и Парижу разгуливали готы, все в черном, трагичные и непонятые. И где вообще по средневековому городу можно разгуливать? Там тесно и грязно. Свободное место ― это либо площади, занятые торговлей, либо кладбища. Да. Именно кладбища. Обнесенные оградой и прилегающие к церкви, они служили местом встреч, прогулок, бесед, а впоследствии и дуэлей. Только средневековое европейское кладбище отличается от современного нам отечественного.

Дело в том, что средневековый город мал. А кладбище имеет свойство к разрастанию. Но если так пойдет, то мертвые со временем вытеснят живых из городских стен. По этой причине в Европе кладбища имели заранее очерченную границу, выходить за которую не могли. А покойников, пролежавших в земле 50 (примерно) лет, просто выкапывали и перемещали в склеп. Помните у Шекспира сцену из «Гамлета», в которой главный герой находит знакомый череп? Конечно, помните. Вопрос: откуда череп в чистой земле? Дело в том, что в Европе новые могилы копали на месте старых и череп там ― абсолютно нормальная и естественная находка.

Это я к чему? К тому, как в иконографии смерти начинает появляться образ разложившегося покойника. Для Европы данного периода семантическая связь между смертью, кладбищем и костями была очевидна. Их там было много, и они там были на виду. Притом не стоит забывать, что кладбище ― это еще и место постоянных прогулок. То есть человек приходил туда не три-четыре раза в год, к родным могилам, а гораздо чаще, по вполне жизненным своим делам: обсудить богословский трактат, обговорить купеческую сделку, встретиться с дамой. И, как место общественное, кладбища украшались. Могильные плиты с высеченными на них благочестивыми размышлениями, словами о бренности всего сущего, скульптурами, а то и целыми скульптурными композициями. Средневековое кладбище ― в гораздо большей степени земля живых, нежели земля мертвых.

Но приходит XIV век. Начало Возрождения. Время внимания к телу в том числе. И помимо внимания к телу молодому, сильному, красивому это еще и время внимания к телу мертвому. То есть интерес к смерти приходит в Европу на волне Ренессанса. Не схоластика вовсе порождает мортитуральную культуру. Схоластика вообще невнимательна к материи. И к XV веку интерес набирает оборот….

Тленный мир


Интерес выражается в идее о бренности всего сущего. Идея стара, а вот способ выражения ― нет. Во-первых, это стихи. Стихи, посвященные дамам. Общий смысл произведений таков: «Ты была очаровательна и красива, ты умерла и теперь ужасна». Или стихи, написанные от женского имени. «Я была прекрасна, теперь старею, и вот с каждым днем мой облик все больше напоминает образ покойной: дряблая кожа, тонкие конечности, гнилые зубы, редкий и седой волос, тусклый взгляд».

смерть1 Memento mori, Southern German School 18th century.jpg

Изобразительные источники данного периода дают нам схожую картинку. Там нет стерильно чистого скелета, целомудренно завернутого в саван: там бесстыдно обнаженный и тронутый тлением труп. С вздувшимся животом, поедаемый червями. По этому поводу Бодлер (правда, уже в XIX веке) написал очень средневековое произведение, которое затронуло сразу обе темы: и тему увядающей красоты, и тему трупного безобразия:

Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.

И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.

Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.

И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.

То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.

Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.

Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.

(Подлинные стихи XV века можете найти у Й. Хейзинги в «Осени Средневековья» в главе XI «Образ смерти».)

И здесь важны несколько моментов. Изображенный покойник ― это не образ смерти, которая ждет. Это образ тебя завтрашнего. Иллюстрация средневекового приветствия и просто расхожей фразы: memento mori ― помни о смерти (или как у нас: «Воспомяни, человече, последняя своя»). Эта фраза не была создана в XV столетии, отнюдь. Это один из общих моментов христианской проповеди, призывающий к покаянию. Но именно тогда выражение стало очень популярным.

Второй момент: средневековый человек жил не в ожидании неминуемого конца. Нет, он жил в ощущении процесса. Смерть ― это не момент, это процесс. Старение равнялось умиранию. Ветшание тела ― приобретение образа покойника. Такое вялотекущее разложение.

И еще один момент, с моей точки зрения ― один из ключевых. Смерть показана, дана очень телесно. И в описании, и в изображении. Средневековый символизм уступает место натурализму. Черви, слизь, гной и гниль даны крупным планом. Художник не скупится на детали и подробности. Зачем? Мне видится следующее. В этом описании смерти натурализм подчеркивается не случайно. Это ренессансный ответ Ренессансу. Уж если вы восхищаетесь материальным и плотским, не отводите взгляд, досмотрите историю временной материи до конца. Не только в момент ее цветущей силы и красоты, но и в момент гнилостного увядания. Это проблематизация Ренессанса языком Ренессанса. То есть смерть ― синоним материи, так как она является необходимым качеством всего материального. А вот жизнь ― она духовна, она идеальна. Другими словами: жизнь не в буйстве эмоций, красок и наслаждений, даруемых телом, она в жизни духа, а буйство плоти есть лишь предисловие к смерти.

Memento mori


Средние века ― эпоха символа и жеста. В вопросе смерти тоже. О скоротечности бытия культура этого периода говорит намеками, иногда более явными, иногда менее. Пляска смерти (нем. Totentanz, фр. Danse macabre) ― один из самых явных. Что это такое? Это изображение хоровода мертвецов, притом самого разного социального статуса: здесь и папа, и кардинал, и король, и последний золотарь, и наемник, и палач, и проститутка. Изображалась она много где, но в основном в церквях, по кругу. И с очень характерным намеком: входящий в портал человек как бы замыкал этот хоровод собою. То есть зритель становился одновременно участником. А еще это не только картина, но и танец, исполняемый актерами на городских площадях. Или вариант погребального танца. Похоронного.

смерть пляска.jpg
Сцена из танца мертвых. Церковь Святого Петра, Штраубинг, Германия

Кстати, о похоронных танцах. Всем известная сарабанда ― танец похоронный, но как он им стал? Изначально сарабанда ― достаточно фривольный танец с весьма сильным эротическим подтекстом. Что-то вроде вольты. Но в XVI веке его начинают писать в более медленном ритме и в минорном ключе. То есть танец, символизирующий пыл страсти, переосмысляется как танец, символизирующий и ее закат. То есть с определенной натяжкой, но можно сказать, что тема эротизма и тема смерти в средние века немало пересекались, как темы предельно пристального внимания к телесности. Именно в таком нравоучительном залоге: радуйся моменту, но помни о конце.

Но это далеко не всё. Элементов, долженствующих вернуть человеку память смертную, было много, и они окружали его везде, не только в церкви и на кладбище. Например, такой жанр живописи, как натюрморт, преследовал ту же цель. Это было очень светское напоминание, тонкий намек. Цветы еще не увяли, но уже срезаны, поросенок еще не протух, но уже убит, выпотрошен и изжарен. То есть это такое напоминание, которое вполне можно повесить дома. Не будешь же рисовать пляску смерти на стене в спальне.

Кстати, о спальне. Именно в то время в изголовьях кроватей стали вешать настенное распятие. Как напоминание о том кресте, который поставят над тобою после. Кровать стала восприниматься как образ гроба. Так бывало и раньше, конечно, но преимущественно в монашеской среде.

И, конечно же, появляются напоминающие о смерти мелкие вещи: например, четки, звеньями которых были маленькие черепа, и много иного.

И вот тогда ― мы сейчас уже говорим не о XV веке, а скорее о XVII ― складывается привычный для нас образ смерти: скелет, облаченный в саван и вооруженный косой.

Но о нем стоит поговорить отдельно.

смерть2.jpg