Нет той пропасти, в которую мы сами не могли бы упасть
07.05.2018
1717 просмотров
Найдено в Интернетах

Автор: Илья Забежинский

Помолчи, потому что война…

Прислал мне один добрый человек видео, на котором дедушка-ветеран горестно вспоминает, как солдаты наши и офицеры, только-только ступив на немецкую землю, тут же бросились насиловать, причем коллективно насиловать, немецких женщин, девушек и даже девочек под радостное одобрение наших же полковников и генералов.

Я, конечно, послушал немного. Но до конца не стал. Тошно. Что мне хотят доказать? Что человек – поражен грехом до крайней степени? Я примерно представляю.

Или авторам кажется, что именно русский человек поражен грехом до крайней степени?

С другой стороны, я вполне понимаю, что многое из рассказанного тем чуть живым стариком с орденскими планками – правда. Наверняка где-то было. Во всяком случае, могло быть.

Почему я так в этом уверен?

Опыт. Детство, проведенное во дворе. Советская школа. Студенческое общежитие. И, наконец, два года в армии на Крайнем Севере.

Что я хочу сказать?

Мужские сообщества, не имеющие, тем более, в себе аскетического корня, – ужасны. Армия – наиболее наглядный тому пример.

Через край бьющая жестокость сильных по отношению к слабым. Дедовщина во всей красе. Где даже не то важно, чтобы заставить тебя, молодого солдата, работать вместо тех, кто больше прослужил. Нет, тебя сознательно пытались унизить, низвести до состояния раба, я бы даже сказал – расчеловечить.

Пришедшему в армию «духу», а позже и «соловью» (это так у нас на Севере называли совсем молодых солдат и солдат, прослуживших только полгода) беспрестанно устраивали проверки на вшивость. Помню, на второй день в бане кто-то из «дедов» бросил мне в тазик свои вонючие носки:

– Эй, дух, постирай.

Другой кто-то пытался заставить подшить ему новый подворотничок на гимнастерку. Третий – залезть на тумбочку и рассказывать с нее матерные стишки. Четвертый – почесать ему пятки.

Я был проинструктирован, мне старшие, отслужившие уже, товарищи рассказали, что всего этого делать нельзя, иначе «зачмырят». То есть будешь ходить униженным до конца службы. Как бы ни пугали, как бы ни били, но делать этого нельзя.

Я держался, терпел, выл по ночам, ждал, пока отстанут. Отстали. Но отстали с унижениями, само положение рабства не прекращалось до истечения первого года службы.

Они не работали. Работали мы. Они лежали и смотрели на нас. Они отбирали у нас масло и белый хлеб. Мы не видели мяса целый год. Они съедали, нам не оставалось. Они не чистили туалетов, мы чистили. Они не топили долгими северными ночами печку в палатке на 35-градусном морозе в лагерях, мы топили и за них, и за себя. Они спали, мы не спали.

Я не жалость хочу вызвать к себе. Я хочу только спросить: кто были эти «дедушки», которые с нами такое творили? Марсиане?

Обычные ребята. Деревенские, городские, самые обычные. Ну да, у меня было больше книжек прочитано. Они были совсем простые. Вся разница. Я таких простых и до армии, и после встречал во множестве. Обычные ребята. И это не было желание необразованного унизить образованного. Так же унижали таких же простых ребят.

Сейчас они нормальные все. Те, кто были тогда «дедами». Многие нашли меня в социальных сетях, хотят общаться, их не мучает совесть, не хочется извиниться.

Я их понимаю. В принципе, то же самое происходило и в ленинградском дворе, и даже в ленинградской элитной английской школе. И в их дворах. И в их школах. Те же сообщества, те же нравы. За что просить прощения, за что стыдиться, если везде все то же? Если грех – норма, чего стыдиться?

По рассказам я себе представляю, что где-то примерно так это и в научных сообществах происходит. И в культурных. И в педагогических. И в чиновничьих. Только способы унижения и борьбы за существование не столь брутальны, но зато более изощренны.

Еще один вопрос. А кто сам стал «дедушками», когда те «деды» ушли? Вы не знаете?

Вы абсолютно правы. Мы сами же и стали, мы – бывшие «духи» и «соловьи» – стали «дедушками» и дембелями.

Хорошо, допустим, я не требовал матерных стишков и носки стирать. Но «молодые» так же работали вместо меня на самой грязной работе, когда я сам был «дедом». Они работали, я глядел. И так же, как когда-то у меня, я отбирал у них белый хлеб и масло. И первый и лучший кусок мяса за столом предназначался мне.

И Ваньке Сакулину, простому вологодскому неторопливому деревенскому парню с голубыми глазами и рыжими конопушками (Ванька, прости меня!), я губу разбил за то, что сжег он мой валенок на печке, когда вместо меня топил ее в холодной казахстанской степи в Капустином Яре.

Да, многие скажут: мы, студенты, придя в Советскую Армию, смягчили там нравы. Да, нам не нужны были матерные стишки. Но каждый из нас прошел свой путь от «духа» до дембеля, от шестерки до авторитета, как сказали бы в местах более режимных, нежели наши воинские части.

Жестокость и желание возвыситься над другими, с помощью силы или с помощью неписаного или писаного закона, не зависят от образования.

К тому же жестокость – это лишь одна сторона этой истории.

Прибавьте теперь сюда гипергипергиперсексуальную коллективную озабоченность, царящую в однополых неаскетических сообществах. Озабоченность, культивировавшуюся в той же самой парадигме: двор – школа – общага – армия. Все разговоры, шутки, помыслы об «этом». Анекдоты, сальности, истории якобы из жизни. Коллективное написание писем якобы невестам, подругам, случайным знакомым. Презрительное отношение к тем, кто еще «не попробовал». Публичное, на толпу, смакование подробностей теми, кто «попробовал».

Вот известная армейская шутка, наиболее верно характеризующая состояние ума советского военнослужащего:

– О чем Вы думаете, глядя на кирпич? – спросили у архитектора.
– О прекрасных зданиях, которые я могу из него построить.
– А Вы о чем думаете, глядя на кирпич? – спросили у математика.
– О четкости линий и углов и о чудесных пропорциях.
– А Вы? – спросили у художника.
– Об игре оттенков терракоты в его окраске.
– А о чем Вы думаете, глядя на кирпич? – спросили, наконец, у солдата.
– Я? О бабе.
– Как о бабе? Почему о бабе?
– А я всегда о ней думаю.

Теперь представьте вот это закосневшее в жестокости и сексуальной озабоченности сообщество и добавьте культивировавшуюся в годы войны жажду мести.

У каждого погибали друзья. Многие потеряли семью, родных. Каждый видел, что немцы оставляли после себя на оккупированных территориях. И призывы:

– Отомсти!
– Отомсти!!
– Отомсти!!! – которые неслись со всех сторон.
От поэтов и до политруков одно и главное:
– Отомсти!

Просто, когда я служил, у нас не было жажды мести. Вот и всё. И не было внешних врагов перед нами. И нам никто не давал городов на разграбление. А я вам скажу, еще не известно, что бы мы там творили…

И тут, наверное, кто-то обязательно скажет, что это, мол, всё совок. Всё от советской власти пошло. Да от русской грубости, страстности, неотесанности. От низкого уровня культуры…

Простите, пожалуйста, а что творили немцы? Культурнейшая европейская нация! От Баха и Моцарта, от Шиллера и Гете – до Гегеля и старины Канта! Им что, про императив не рассказывали? Чистоплотнейшая, аккуратнейшая нация! Сам много раз наблюдал, как они шампунем тротуары моют. И что?

Давайте положим на чаши весов, на одну – милого немца, который шоколадом и галетами подкармливал моих русских родичей на Псковщине, а на другую – неизвестных мне эсэсовцев, живьем закопавших несколько десятков моих еврейских родичей в Белоруссии. И что, какая перетянет?

А американцы, скажите мне, были святыми?

А японцы, чье смиренное, уважительное отношение к гостям нас так покоряет? Мы что, не знаем, как они строили дороги в Юго-Восточной Азии? На каком количестве трупов они их строили. Давайте еще спросим корейцев и китайцев о японской вежливости…

Про это есть, кстати, много хорошего американского кино. Нету, правда, такого же хорошего про самих американцев.

Я не знаю, что сказать. Не знаю даже, зачем тут пишу, распаляюсь, с кем-то полемизирую.

Знаю точно, что не хочу защитить насилие ни в какой его форме.

Но так же не хочу терпеть однобоких штампов.

А штампы пронизали наше сознание. Штампы «патриотические». Штампы «демократические». Штампы пророссийские. Штампы антироссийские…

Историю, как известно, пишут победители. Чье-то сознание победили американцы. Чье-то – якобы патриотическая идея. И вот обе стороны разбегаются, каждая в свой окоп. И у каждой стороны в этой войне есть добрые «наши», которые детей спасали и с голодными пайком делились, и злые «они», которые последнее отбирали и девочек насиловали.

Мне довелось застать очевидцев, жить среди людей, прошедших войну. Поэтому про добрых немцев, которые подкармливали деток, я лично слышал – и про подонков партизан, которые последние крохи у детей отбирали, тоже лично слышал.

И про зверей немцев, которые руками местных украинцев и белорусов мою еврейскую родню в землю живьем закапывали, и про героев красноармейцев, которые немецких девочек из огня вынимали. Всё тоже лично. От очевидцев.

Я не знаю, про что я пишу.

Наверное, все же про то, что не знаю, на что сам был бы способен в ужасающих обстоятельствах войны и, главное, в состоянии помрачения грехом, на какие глубины падения я был бы способен. А мы все – надо нам, христианам, это честно признавать – мы все находимся в состоянии такого помрачения. «Нет праведного ни одного», – это апостол сказал. И нет таких пропастей, в которые каждый из нас не мог бы пасть в определенных обстоятельствах.

Мы лежим на диване, сидим у компьютера и судим падших, как не могущие пасть. А мы можем. Очень даже можем.

Вечная песня.
Ученики заснули в Гефсимании. А мы бы не заснули. Первосвященники распяли. А мы бы не распяли. Петр отрекся. А мы бы не отреклись. Отцы наши были жестоки. Уж мы бы не были жестоки.

Эх-эх-эх… И заснули бы. И распяли бы. И предали бы. И жестоки были бы, да еще и поболе. На жену-то не в силах не рявкнуть, если скажет только чего поперек. Что уж говорить о врагах Отечества или демократии, кому какой пример больше нравится.

Папа мой воевал и не любил говорить про войну. Говорил только, что война ужасна. И если услышишь, сынок, про подвиги и героизм, то лучше просто постой и помолчи. Помолчи, потому что война…

Мне слова эти близки и понятны – слова мудрого, прошедшего все 4 года войны на передовой очевидца. Привезшего с фронта осколок в груди и шесть боевых наград, которые ни разу с тех пор не надевал.

Скажу еще одно коротенькое слово. И замолчу сразу. Как папа советовал.

Конечно же, не военную победу, мне кажется, следует восхвалять и торжествовать нам 9 мая, а плакать и молиться об усопших и об их грехах. И о нас самих тоже. Да не впадем и мы в ту же самую напасть, если завтра Родина снова позовет нас в поход.

Источник.