Симон Петр припал к коленям Иисуса и сказал: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный. Ибо ужас объял его.
Мф. 5:8-9.
Однажды я, со своим тогда еще юношеским интересом и острой необходимость получать ясные и простые (желательно укладывающиеся в четкие схемы) ответы на все в мире вопросы, спросил у достойного человека о том, кто такой святой. Ответ был прост, но не прост. Он меня весьма озадачил и ожег: святой – это гений религиозности. Вот есть гении в музыке, есть в науке, а есть в религии. Они и есть святые. И это меня прямо поразило. То есть святость берется усилием (меня с детства приучили думать, что гений – это талант плюс дикое количество работы)? Или она, простите, девиация? Первый вариант меня как-то смущал, но второй смущал не меньше. Первый смутил тем, что святость – что-то неотмирное такое, слышание языков ангельских, стояние на криле херувимовом, – для меня плохо вязалась с работой. Второй отталкивал от себя тем, что святой – это что, такой урод со знаком плюс? Кроме того, если он урод и таким родился, значит, Господь заранее предопределил его к святости? А догмат о предопределении – это ересь. Всякому дана свобода (даже Павел теоретически мог отказаться).
Это был мой первый шаг. Шаг в сторону того, что святость есть состояние не дарованное и не навязанное человеку, но достигнутое человеком в процессе синергии (со-трудничества, взаимонаправленности) с Богом. То есть святость – это работа.
Шаг второй. Какая это работа? Тот, кто кует железо, становится кузнецом, идущий за плугом становится пахарем, а святым-то как стать? И почему их так мало? Нет, много, конечно, но все равно мало. Значит, это не просто. Единственный простой способ – стать мучеником. Но, во-первых, где им тут ныне станешь, перспективы небогатые, а во-вторых, боязно как-то.
И вот тут на помощь пришло образование и любовь копаться в терминах. Святость – это божественный атрибут. То есть святой – это тот, кто смог приблизиться к Богу. А что это значит? Святой Серафим был ближе к Христу, чем распинавшие Его легионеры, хотя они и видели, и говорили, и осязали. Значит, дело не в физической близости. А в какой? В (простите на грубом слове) онтологической, бытийной. Трудность святости – в изменении себя для того, чтобы быть способным пережить явление Бога. Бога никто (таки никто, ага) не видел не потому, что Ему не хочется появиться. А потому, что человек не выдержит этого. Отсюда, кстати, и страх Петра из эпиграфа, и страх пророков.
То есть сложность святости в том, что при приближении к Богу человек вынужден измениться. При этом измениться серьезно. При этом неизвестно, насколько серьезно. Отсюда опять же следует: святость – это работа. Работа по вхождению в огонь и становлению огнем, оставаясь человеком. Метафора родилась: святой подобен вампиру, который, устрашась проклятия своего небытия, стал дожидаться утра, не прячась от него, но изыскивая способы стать лицом к лицу с солнцем, чтобы пережить преображение (каким бы оно ни было) и снова стать живым. А вот в поиске пути стать лицом к лицу с солнцем и проявляется талант святого, который необходим всякому гению.
Но, вспоминая и перефразируя некоего из отцов (не помню имени), если скажет кто, что невозможны чудеса и святые ныне такие, какие бывали прежде, и скажет, что не можете и вы стать равными тем, кто был прежде, то будет тому анафема.
