ВЕЛИКАЯ СХИЗМА. Почему произошел раскол между католичеством и православием
06.07.2017
12641 просмотр
Игорь Лужецкий

История есть священное пространство, где диалог ведут Бог и Человек.
Ги Бедуэлл


До говорения
Этот текст не претендует ни на особую научность, ни на полное погружение в проблему. Это скорее эссе на заданную тему, а не попытка силой своего мышления что-то там пронзить и прыгнуть выше головы. Прошу прощения у профессионалов, потративших годы на эту тему, за варварский подход. Это первое. Второе: автор этого текста – православный (по крайней мере, он иногда про это вспоминает), то есть необходимо делать «поправку на ветер». При этом я вовсе не претендую на то, что далее будет высказан некий «православный взгляд на проблему».
Также не могу не заметить, что данная тема находится на пересечении нескольких дисциплин: истории, богословия, сравнительного богословия, экклесиологии (церковной истории, если просто). И я нахожусь в весьма затруднительном положении: не знаю, каким именно методом уместнее всего пользоваться в этой ситуации; как рассказывать эту историю.

ВЕЛИКАЯ СХИЗМА первая.jpg

Раскол как болезнь единого тела


Первое, на что я считаю нужным обратить свое и ваше внимание, – это само слово. Схизма (др.-греч. σχίσιμα) – расщепление, нарушение единства. Чем это слово меня зацепило, почему я решил на нем остановиться? Дело в том, что христиане считают свою общину живым организмом; в нашем представлении Церковь есть мистическое тело Христа. А схизис – это нарушение единства, но при этом не разрыв, не отделение (для этого есть глагол secare – отрезать, отделять). Схизис – это одномоментное существование двух противоположностей. В рамках одного организма. (Забавно, но «схизма» и «шизофрения» происходят от одного слова.) И это не случайно, как мне кажется. Люди Церкви, как и философы античности, – это люди очень внимательные к словам. Так что слово здесь взято не с потолка, оно тщательно подобрано. То есть раскол (схизис) воспринимался, да и воспринимается сейчас не как некий клубок политических интриг (точнее, не только как клубок интриг), но, в первую очередь, как болезнь единого тела Церкви. Раскол есть состояние нездоровья Церкви как мистического тела Христа. Отсюда я вижу два хода мысли.

Первый: болезнь должна быть преодолена. Раскол должен быть окончен. Но если его природа не политична, а мистична, то и средство от него должно быть из той же области. Какое? Не знаю. Или если его природа в политике, то преодолеть раскол можно исключительно политически. (Но рискну предположить, что не в ней. Были шаги (неоднократные) окончить раскол посредством политической воли отдельных субъектов и даже структур, но как-то не получилось.)

Второй ход находится в области классического средневекового парадокса в духе приведенного Ле Гоффом: «Серв кормит сеньора, который кормит серва». Развитие этого парадокса я видел где-то в речи Иоанна Павла II. Цитату привожу по памяти: «Тело Церкви дышит двумя легкими: православным и католическим». То есть Церковь-то одна, но есть два ее аспекта (не уверен в возможности использовать здесь термин «ипостась»): западный, Петров, активный в миссии, порывистый, и восточный, Иоаннов, мистичный и молчаливый.

Я не рискну сейчас идти ни одним из видимых мною путей. Не справлюсь, это во-первых, а во-вторых, я хочу рассказать эту историю как историю, а не использовать исторический материал как некое поле философии.

Итак, в 1054 году Вселенская (καθολικός) Православная (ορθόδοξος) Христианская Церковь распалась. На Вселенскую (католическую) и Православную (ортодоксальную). Но что было до этого? Церковь создана (если мне не изменяет память) сошествием Святого Духа на апостолов в день Пятидесятницы (Троица) в 33-м году нашей эры. От создания Церкви до ее раскола прошло 10 веков. Давайте представим себе церковную историю как некую прямую, заканчивающуюся нашим днем. В этом случае эпоха раскола лежит почти в центре. То есть Церковь просуществовала единой тысячу лет. Худо-бедно, но мы представляем себе текущее церковное устройство. А каким оно было тогда, когда не было привычных для нас реалий?

Древняя Церковь. От гонений до признания


Христианская Церковь в первые века своей жизни развивалась в рамках римской ойкумены – цивилизованного мира античности. Какой смысл я вкладываю в слово «цивилизованный» в данном контексте? Это мир книжной культуры, действующих законов, городской мир. Нам это непривычно, но тем не менее в первые века христианство являлось городской, а не сельской религией. Апостолы и мужи апостольские шли от города к городу. И местами их проповедей были городские площади, орхестры и форумы, их слово распространялось среди каменных стен античных храмов, а вовсе не среди полей и холмов. Аудиторией апостолов были горожане, люди, умеющие читать; послания апостолов адресованы жителям Коринфа, Рима, Эфеса, мегаполисов античного мира. То есть христианство – религия мегаполисов.

Отсюда исходит норма церковной организации, согласно которой центр христианской общины – город. Городская община возглавляется епископом, у которого в подчинении находятся пресвитеры (священники, могущие совершать евхаристию от имени своего епископа) и диаконы, помогающие епископу и священнику во время службы и несущие некоторые социальные функции: подготовка к крещению, помощь бедным членам общины. Частями городской общины – Церкви были малые сельские приходы, находящиеся невдалеке от города. Епископы, как преемники апостолов, были равны между собой. То есть отношения епископата выстраивались в логике договаривания, а не соподчинения. Епископ, за исключением редких случаев, занимал свою кафедру пожизненно, рукополагая себе преемника. (Или немедленно после его смерти собирались епископы из соседних городов и рукополагали нового предстоятеля на осиротевшую кафедру.)

Да и не до вопросов соподчинения было тогда. Первые века христианства – это времена гонений, те времена, когда епископ – это почти всегда перспективный мученик, оканчивающий свою жизнь на кресте, костре или арене. К примеру, восемь первых римских епископов (или семь, если не считать святого Петра первым епископом Рима): Лин, Анаклет, Климент, Еварист, Александр, Сикст, Телесфор – прославлены Церковью в лике мучеников. Эпоха гонений завершилась только с концом Великого Диоклетианова Гонения (303–313 годы). Точнее, концом этого периода можно считать Миланский эдикт императора Константина Великого, датированный тем же 313 годом.

Эпоха Вселенских соборов и пентархия. Предпосылки схизмы


ВЕЛИКАЯ СХИЗМА first-ecumenical-council-of-nicaea-1876.jpg
В. Суриков «Первый Вселенский Собор». Эскиз к росписи Храма Христа Спасителя. 1876 г.

Еще пара слов о парадоксальности церковной организации того периода. Каждая община (возглавляемая епископом) мистическим образом представляла Церковь во всей ее полноте. Но что делать, если необходимо вынести некое суждение, которое будет иметь отношение ко всем? Например, принять Символ Веры или решить, какие книги Писания будут входить в канон, а какие нет. Кто имеет право сказать от имени всей Церкви? В сложившейся ситуации – никто конкретно. Церковь должна высказаться вся. Необходимо собрание максимально авторитетных представителей всей Церкви, то есть собрание всех епископов или, по крайней мере, максимального их большинства.

Так началась эпоха Вселенских соборов. Параллельно с этим формируется такая система церковного управления, как пентархия, копирующая во многом административное деление Римской империи. Вообще, это очень важно для нас и очень интересно – возникновение (нигде не декларируемое, но имплицитно присутствующее) знака равенства между Церковью и Империей. Пентархия – пять патриархов, старейших епископов, не по их личным заслугам, а по статусу их кафедры: это Рим, Константинополь, Александрия, Антиохия, Иерусалим. При этом Иерусалим возвели в статус патриаршей кафедры достаточно поздно, лишь в памятование того, что основные новозаветные события имели точкой своей кульминации именно этот город. Так, Иерусалим в эпоху поздней античности не был городом особой стратегической важности. Он был, как мы помним, разрушен в императорство Веспассиана его сыном Титом, ставшим впоследствии императором. Пять равных патриархов, каждый из которых самовластно управлял на своей территории и которым подчинялись епископы меньших городов. Первенство и иерархия патриархов – лишь первенство чести, но никак не первенство власти. То есть патриарх Константинополя мог делать всё, что он хочет, никак не спрашивая мнения четверых оставшихся, – само собой, только на своей канонической территории.

Но именно пентархия, на мой взгляд, заложила бомбу замедленного действия под здание Церкви. Именно она разодрала цельнотканый хитон Христа. Четыре из пяти патриархатов находились в мире греческого языка, а соответственно, и греческой мысли: это Александрия, Иерусалим, Антиохия, Константинополь. Четыре из пяти были объединены одним политическим образованием – Восточной Римской Империей, названной впоследствии Византией, четыре из пяти находились весьма близко (по античным меркам) друг от друга, что способствовало активной коммуникации. Культурное, экономическое, политическое и информационное поле было одно. И, что очень важно в данной ситуации, обряд был одним.

Рим оставался в стороне – в стороне от богословских споров, от философии ересей и прочего. Во-первых, расстояние, а во-вторых, иной язык. И это немаловажно. Богословские термины очень тяжело переводимы и, как оказалось впоследствии, очень по-разному понимаемы.

Маленький пример. Можно даже сказать, лирическое отступление. В католической мессе, которая служится на латыни, есть одна фраза, которая поется по-гречески: Kyrie ελέησον / Кирие элеисон / Господи, помилуй. В латинском языке просто нет слова, аналогичного «помилуй», с необходимым оттенком смысла. Что это за смысл? Ελέησον значит не просто «пощади», «оправдай», «сжалься». Оно является однокоренным слову «масло» (елей – церковнославянская калька с древнегреческого). А что есть масло для античности? Косметика и одновременно лекарство. Помните притчу о добром самарянине, который возливал на раны масло и вино? То есть «Господи, помилуй» – это одновременно «укрась» и «исцели». Что я хотел показать этим примером? То, что даже, казалось бы, маленькое слово несет в себе нереальную глубину смыслов. Конец лирического отступления.

От разницы прочтения до разницы толкования


Позволю себе еще несколько слов о языке. Новый завет написан на поэтичном Востоке, написан в стихах, которые римский менталитет понимал не то чтобы плохо – своеобразно. Вот вам пример. Как определяет западный мир грех: это поступок против совести и десяти заповедей. А вот слова Исаака Сирина: «Кому уподоблю грешника? Уподоблю его собаке, которая лижет пилу и не замечает причиняемой себе боли, опьянев от вкуса собственной крови». Кто прав? Восток или Запад? Правы оба, но разница в подходах ощущается. Все-таки поразительно точно сказал поэт о римском мировоззрении и мировосприятии: «как меч, как властный голос ум латинский». Новый завет говорит нам о мистической истине, о том, как Слово стало плотью. А эта истина плохо кодифицируема, так как мистична. И в разных мирах для разных людей она облеклась в разные слова. Но именно по этой причине и возникло богословие – как защита Писания от нас. Наши представления субъективны, и никто не может быть уверен в себе настолько, чтобы сказать: «Верьте мне, я постиг». Личное постижение нуждается в логической проверке.

Именно этим – проверкой личного мистического опыта, апологией, описанием Истины – в то время занималась Церковь. Церковь периода Соборов – это и Церковь периода отцов Церкви, гигантов духа и мысли, золотой век патристики. Это Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин, Августин Блаженный, Григорий Нисский. Заметим, что в это время Запад дал христианскому миру гораздо меньше философов, чем Восток. Просто для Запада эта эпоха – помимо прочего, эпоха Великого переселения народов. И если на Востоке всё было более или менее спокойно, то Западная империя освещалась не храмовыми лампадами, а пожарами от горизонта до горизонта.

При этом Восток обращается к Западу как к хранителю православия. Объясню. Восток в то время – это богословие, ереси, монофизиты, монофилиты, а на Западе в богословском смысле всё спокойно. Ни тебе иконоборчества, ни еще какой заразы: там другие проблемы. И мыслители Востока обращаются к Западу как к третейскому судье, арбитру, сохранившему православное учение в чистоте. Тогда появляется формула: Roma locuta, causa finita – «Рим сказал, дело закрыто». И смысл был двояким: во-первых, Рим обладал первенством чести, это кафедра святого первоверховного Петра, а во-вторых, если уж даже далекий Рим успел высказаться, то сказано более чем достаточно.

Кстати, о Петре. В Евангелии от Матфея (16:18) есть слова: «Ты Петр, и на сем камне Я созижду Церковь Мою». Трактовка этого евангельского отрывка на Западе и на Востоке весьма разнилась. Запад полагает, что речь идет о первенстве власти Петра над другими апостолами. Восток же считает, речь здесь идет о том, что Петр первым исповедал Иисуса как Христа, Мессию и на том камне веры будет создана Церковь, как и на камнях веры остальных апостолов. Я согласен, конечно, со второй трактовкой, но это мое личное дело.

ВЕЛИКАЯ СХИЗМА petros.jpg
Св. Петр. Мозаика базилики Сан Витале в Равенне (Италия). 546–548 г.

От смысловых коллизий до конфликта

Так вот, Рим – не сразу, конечно, со временем – стал продвигать идею своей провиденциальной миссии, как центра христианского мира. Особенно эта тенденция стала усиливаться во времена Карла Великого, с его попыткой возрождения Римской империи. Да и до него, между шестым и седьмым Вселенскими соборами св. Бонифаций проводит Суассонский собор, который помимо прочего постановляет, что все митрополиты должны быть поставлены от Рима. То есть мы видим возвращение идеи имперского единства: один император, один патриарх, одна Церковь, одна империя.

Восток эти проблемы волновали слабо. Но занимали другие: различие восточного и западного обряда и различие догматики. Первое просто бросается в глаза, второе вероучительно нереально важно.

Обряд. Восток служил на квасном хлебе, Запад на опресноках. Связано это было с разным представлением о времени первой литургии – Тайной вечери. Восток считал (и считает), что она случилась до наступления Песаха (иудейской Пасхи), когда евреям еще можно вкушать квасной, дрожжевой хлеб. Запад говорил (и продолжает), что Тайная вечеря случилась после вступления в силу пасхального времени, по этой причине у Христа и апостолов, по иудейскому закону, не могло быть квасного хлеба, только маца.

Вероучительные различия. Точнее, различие. Восток полагает, что в Троице только Бог Отец является творящим началом – архе; Он рождает Сына (до наступления времен), и от Него же исходит Дух Святой. Миру Дух может быть преподан от Отца и Сына. Запад полагает, что до начала времен Отец рождает Сына, а Дух Святой превечно исходит от Них Обоих. Римская Церковь добавляет в Никео-Цареградский Символ Веры этот момент (конкретно слова «и от Сына», знаменитое Filioque), чем меняет догматику. Это был немалый вызов. Во-первых, Символ Веры неприкасаем. Во-вторых, автор Символа – Собор. Собор – верховный орган управления Церковью, и ни один патриарх не может менять решения Собора, так как это дело всей Церкви. А патриарх Рима смог, то есть продемонстрировал свой примат над Собором.

Конечно, я сейчас упрощаю ситуацию. Введение Filioque было делом не одного столетия, и я вовсе не считаю, что некий римский патриарх хотел испортить всем праздник и показать, кто здесь главный. Это были очень искренние и честные люди. И лично у меня гораздо больше симпатий (именно как люди) вызывают патриархи Рима первого тысячелетия нашей эры, чем константинопольские патриархи.

Итак, что мы имеем как глубинные предпосылки раскола? Разница в языке, культуре и мировосприятии между мирами Востока и Запада. Разная политическая история, диаметрально разная: процветающая Византия и павший под копыта варварских орд некогда гордый Рим. И мне кажется, что (очень-очень может быть, что я сейчас буду сильно неправ) еще имела место неспособность признать за соседом право на другое христианство. Согласиться с тем, что Истина может найти себе разные выражения.

Так в чем причина раскола? Ответ будет глупым. В слепоте и отсутствии Любви.