Богословие во время чумы: средневековая затворница о любви и смерти

Авторы "Меньше ада"

Автор: Lados

Представьте себе: XIV век. Чума. В небольшой церквушке в провинциальном Норидже сидит ушедшая в затвор женщина ― потерявшая всю семью, сама чуть не умершая от болезни. Сидит и пишет:

«И я посмотрела на нас всех в общем, и подумалось мне: "Не случилось бы греха, были бы мы чисты и подобны Господу, какими он нас и сотворил". И в глупости своей до того я часто задавалась вопросом: отчего Господь, во всевидящей своей мудрости, не предотвратил греха. Ведь не будь греха, всё было бы хорошо. И следовало бы забросить такие мысли, но я много о том скорбела и печалилась без всякой меры или разума.
Но Иисус, который в этом видении говорил мне то, что мне должно знать, ответил собственными словами, и сказал: "Так надлежало, чтобы был грех; но всё будет хорошо, и всё будет хорошо, и всё на свете будет хорошо"».

Эту женщину звали Julian, то есть Юлиана (Юлиания), и она вошла в историю как Юлиания Нориджская ― или Нор(в)ичская, поскольку город Norwich каждый транскрибировал по своему вкусу.

И казалось бы, какое дело православным до очередной католической духовидицы? А им есть дело, и немалое: митрополит Каллист (Уэр) о ней пишет, митрополит Сурожский Антоний её поминает, православные храмы в Англии периодически её изображают, а православные богословы пишут о ней статьи.

Потому что Юлиания Нориджская ― очень нетипичный католический мистик. Она не рассказывает о частях тел святых, не повествует об экстазах и не концентрируется на каких-то католически-специфичных догматах. Её история, её рассуждения ― о любви Бога к миру. Не сентиментальной любовьке, нет ― о великой, всеобъемлющей любви:

«Я увидела, что Бог для нас ― всё, что есть доброго и уютного; что Он ― как одежды, ради любви укутывающие нас, обнимающие нас, всех нас укрывающие нежнейшей любовью, чтобы никогда не оставить нас.
<...>
И он показал мне крохотное нечто, лежащее у меня на ладони ― не больше лесного орешка, круглое, как шарик. И я посмотрела, и спросила: "Что это может быть?" и получила в общем такой ответ: "Это всё, что только сотворено". И я дивилась, как оно только ещё есть, и мне думалось, что легко оно могло бы упасть и пропасть, такое оно было маленькое. А ответ я поняла так: "Оно есть, и пребудет, потому что Бог любит его". Потому всё имеет бытие только по божьей любви».

Очень часто Юлиания вообще оказывается в своих рассуждениях ближе к православию, чем к католицизму. Например, в своём рассказе о грехопадении она не видит его как некий юридический акт вселенского оскорбления; она сравнивает падшего человека со слугой, который упал в им же вырытую яму и не может из неё самостоятельно выбраться.

А иногда совпадения совсем уж поразительные: например, она рассуждает про различие между сущностью Бога и Его «действиями» (буквально ― работой, workings), подчас почти теми же словами, что Григорий Палама. Правда, справедливости ради, понять её гораздо, гораздо проще, чем его.

Она вообще очень простая женщина, и пишет она как говорит: незамысловато, как будто просто записывая свои мысли.

Но мне хочется поговорить не об этом. Хотя высокое богословие ― это, конечно, прекрасно и даже прикольно, особенно когда им занимается «простое, неучёное создание». Это рождает желание понять, как так вышло, почему так вышло, что не имеющая формального ― а может, и никакого ― образования женщина из средневековой провинции своим умом доходит до тех же мыслей и рассуждений, что и сверхучёные отцы в далёкой от неё Греции.

Было ли и впрямь ей какое-то видение, например? Я по этому поводу агностик: всё может быть, и не мне судить. Видения для женщины на католическом Западе часто были способом поговорить о богословии ― таким образом они, считавшиеся в целом недостаточно достойными (а главное, недостаточно разумными), чтобы судить о высоком, прикрывались авторитетом якобы являвшихся им святых и самого Господа.

Может быть, сидя в своей крохотной каморке, выгороженной в церкви, Юлиания просто размышляла о разных вещах ― размышляла годами: в своей книге она упоминает промежуток в двадцать лет, например. А может быть, ей что-то пригрезилось в горячечном бреду, и годы размышлений об увиденном убедили её, что это было видение свыше. А может быть, и правда ей было нечто явлено или открыто, ведь поистине чудесно видеть православную мысль среди торжествующего католицизма, ― не нам судить. Во всяком случае, не мне.

Для меня главное ― это рассказать о женщине, пережившей страшное и не впавшей в отчаяние. Многие исследователи сходятся на том, что она потеряла семью, и это можно видеть в её тексте, где она много раз говорит о боли от того, что видишь любимого страдающим и умирающим, как о наивысшей боли. Вероятно, потеряла она и ребёнка: тема материнства, тема Бога, который не только Небесный Отец, но и Небесная Мать (Се есть Я, благо и мощь отцовства, се есть Я, доброта и мудрость материнства), Бога, который питает нас своей плотью, чтобы мы стали подобны Ему, как мать кормит грудью младенца, чтобы он вырос, проходит сквозь всю её книгу.

(Кстати, если вам кажется, что с Богом как матерью это она загнула, ― вам, пожалуй, кажется: такую образность можно встретить и у святого Максима Исповедника, и у святого Григория Нисского. Тем более неудивительно встретить её в богословских рассуждениях женщины.)

И вот она, которой, в общем-то, не досталось в жизни счастья, садится и пишет свою книгу. Не о Конце Света, не об ужасных муках Ада (модная тема среди католических духовидиц) ― о том, насколько Бог любит мир. О том, что всё будет хорошо, надо только верить и не сомневаться.

Бог не где-то там, Он здесь, с нами ― с каждым из нас, даже с грешниками. Бог трудится, не покладая рук, помогая нам, побуждая нас к доброму, направляя нас на верный путь. Даже когда кажется, что всё плохо, ― Он с нами, среди этого «плохо». И надо только держаться ― тогда страдание обратится в радость и ни следа не останется ни от боли, ни от горя.

Потому что Бог любит нас, и мы любим Бога ― каждый из нас, даже самый падший, ведь в каждом из нас есть что-то, что не желает и не знает греха и стремится к Богу. Богу, в котором нет ни гнева, ни злости, лишь любовь. Просто нам от этой Его любви иногда больно, и нам кажется, что нас наказывают; нам кажется, что это гнев.

Потому что весь мир держится любовью ― потому-то и небо потемнело, и камни расселись, когда Господь умер на кресте: не от ужаса, не от возмущения ― но от боли и скорби, от муки видеть, как любимый их Создатель страдает.

Она, конечно, поэт, как несложно догадаться по этому рассуждению, да.

На русский язык её переводили. Судя по тем отрывкам, какие я видел, ― перевели ужасно, каким-то странным подстрочником с сохранением оригинального синтаксиса. Зато у книжки замечательные предисловия, интересно почитать.

Ну а если вы знаете английский, несложно найти и текст «Видений божьей любви» (вариант: «Откровения божественной любви») (причём как оригинальный, так и в переводе на современный английский): бесплатные PDF «Гугл» выдаёт по первому требованию, и интереснейшую статью Брэнта Пелфри (Brant Pelphrey) о совпадениях между православным богословием и богословием этой странной, интересной женщины. 

Завершу же я, повторив моё любимое утверждение из её книги:
«Поистине, грех есть источник всякой боли; но всё будет хорошо, и всё на свете будет хорошо».