Притча о заплаченном динарии: испытание стыдом

Дарья Сивашенкова
Источник: facebook.com

Часть 1 здесь: Работники одиннадцатого часа

Вспомним еще раз текст притчи (Евангелие от Матфея, глава 20, стихи 1-16).

Если Христос уподобляет ситуацию Царствию Небесному, то динарий в этой притче ― образ Самого Бога, образ любви Божьей: каждому работавшему на Него Бог дает Себя, не глядя, много тот работал или мало. Невозможно, будучи с Богом, думать о ранжировании награды: Бог не может дать больше или меньше Самого Себя ― Он не делит ни Себя, ни Свою любовь, отдавая Самого Себя только целиком. И поэтому крайне глупо требовать от Бога, чтобы Он, принимая к Себе, кого-то одарял больше, кого-то ― меньше. «Я есть Тот, Кто Я есть», ― сказал Господь Моисею.

Другой вопрос, сколько мы можем вместить. Нельзя рассчитывать, что Бог расщепит Себя и даст ровно столько, сколько нам будет достаточно. Нет, Он даст всего Себя, Он дает с избытком, и надо помнить все время: если Бога с нами мало ― это не потому, что Он скупится на Себя. Это потому, что в нас мало помещается.

И Его дарение ― это вечный и дерзкий вызов: Я даю всего Себя, так научись же принимать Меня! Откройся передо Мной, и еще сильнее откройся, потому что никогда не возможно сказать: хватит, я достиг максимума ― и на этом успокоиться. Потому что не существует предела в познании и приятии Бога. Обожению нет предела.

И «звезда от звезды разниться будет в славе» не потому, что Господь кого-то увенчает венцом с бриллиантами, а кого-то ― венцом с хрусталем. Все мы, пришедшие к Нему, будем в одной и той же славе Божьей, в одной Его любви, другой вопрос ― насколько мы сможем раскрыться перед этой славой, вместить ее в себя, засветиться ею, сколько Его любви сможем осознать в себе. Сможем ли принять эту любовь, или не решимся.

Мы слышали протест тех, кто был уверен, что им заплатят больше (лично мне в этом слышится отзвук пресловутого «я лучше, чем этот мытарь»). Но есть еще и те, кому заплатили явно не по труду, а по милости. Что, если предположить, будто и они взяли свои динарии не безмолвно? И тогда как прозвучал бы их протест ― почтительный и даже благочестивый? «Мы не можем взять Твой динарий, потому что на него не наработали». Короче, мы недостойны Твоих милостей, Господи.

И ― поразительно ― не взявшие динарий по гордости и не принявшие его по пониманию своего недостоинства сходятся в одном: они остались без Божьего дара, без залога Царствия Небесного. Уйдут без платы и горделивый, и скромник, оба оттолкнувшие руку Хозяина. О да, память о своем недостоинстве бывает и губительна. Если помнить только свое недостоинство, то Царствие Небесное не внидет в сердце.

Очень люблю слова Петра о «выйди от меня, Господи, ибо я человек грешный» (Лука 5:8): они превосходно характеризуют как самого Петра, так и нелепость такого подхода. Петр, судя по Евангелию, исповедовавший прекрасный принцип «что на уме, то и на языке, и немедленно!», произносит очень благочестивую по форме, но совершенно оксюморонную по сути фразу. Если грешник замкнется в осознании своего греха и будет гнать от себя Бога ― даже из уважения к Богу, ― то он погибнет. И уважение к Богу его не спасет. И осознание своей греховности. И благочестие. Потому что спасает только Бог.

Кстати сказать, абсурдность выпаленной Петром фразы подчеркивает еще и обстановка: они с Христом ловят рыбу, и понимание того, Кто перед ним, настигает Петра аккурат посреди Галилейского моря. «Выйди от меня, Господи»... Ага, ага. Куда?

Петр, кстати сказать, в конце понимает, зачем же пришел Христос и что такое Его любовь. И его слова на Тайной вечере: «умой не только ноги мои, но и руки, но и голову!» (Иоанн 13:9) ― как раз и свидетельствуют (ах, в обычной для Петра совершенно откровенной и прямодушной манере, как же я его люблю за эту прямоту и даже некоторую бесцеремонность!) о том, что Петр понял главное: не нужно прятать от Господа грязь, нужно открыться Его рукам, единственным, могущим эту грязь смыть. Господь не брезгует нашей грязью и нашим недостоинством: слишком сильна любовь к нам, чтобы ее могла расшатать налипшая за всю земную жизнь грязь.

Уметь принять милость Божью, сознавая свое недостоинство, ― это тоже великое дело для христианина. Потому что нужно преодолеть сознание того, насколько ты не заслужил эту милость (а не преодолевать эту мысль, к несчастью, кажется очень благочестиво и благоговейно, забивать памятью о своих грехах память о Боге считается весьма боголюбивым делом), забыть о собственных не-заслугах перед Богом и все-таки протянуть руки за подаваемым Даром. Без которого никак. Без которого со всем своим благочестием и памятью о грехах в ад попадешь, как и гордо отвергнувший Дар.

Потому что Господь выше греха и нельзя возносить свой грех выше Господа. Как бы ни было стыдно и страшно, отшатнуться от Бога ― значит предать Его любовь.

А самое, пожалуй, важное ― уметь разглядеть за Даром Дарителя. И понять, чего бы Ему хотелось.

Нужно взглянуть на ситуацию как бы глазами Христа. И увидеть ими самого себя ― перед Ним, зажатого от страха в осознании своих грехов, закрывшего лицо ладонями, перепуганного, всего в комочек сжавшегося, всего одной мысли предавшегося: я недостоин Тебя, Господи, отойди от меня, я Тебя боюсь, я не хочу, чтобы Ты марался от прикосновения к такой твари, как я.

И это значит вечную гибель. Вечный ад наедине с собственными грехами, такими для нас значительными, что преодолели память о любви Христа, память о Его собственной боли перед нашей болью.

Может быть, самое тяжелое испытание перед Встречей с Богом ― испытание стыдом. И в этом ― вся правда о мытарствах: не бесы, не внешние силы, а память о наших собственных грехах не пустит нас к нашему Создателю, не даст родиться радости от Встречи с Ним. Что такое ад, как не боль и мука при виде Бога? И какая разница, мука ли это ненависти к Нему или мука непреодолимой вины перед Ним?

Да как же не понять, что такая вечность невыносима для Самого Христа, что именно ради преодоления такого Он и пошел на крест, что Ему хочется полноты бытия для нас! А полнота бытия ― это поднять с колен, и отвести руки от лица, и увидеть наконец нашу улыбку, и все-таки увидеть в человеке осознание того, что Господь ему ― родной. Не сторонний, не карающий ― родной. Он хочет дать каждому из нас всего Себя, все бытие и всю Вселенную.

Потому что Он правда родной. Уж всяко роднее греха.

Но из всего вышесказанного вовсе не следует, что от греха надо отмахиваться как от чего-то несущественного. Грех ― рана, безусловно стоящая лечения, но прежде всего ― осознания в себе и покаяния. Покаяние, правда, отнюдь не заключается в биении головой об стенку с многократно повторяемым «какая же я непроходимая сволочь». Покаяние ― тонкая грань между отвращением и болью о совершённом грехе и предчувствием радости исцеления и близости Бога. Покаяние бывает и болезненно, и мучительно, но помнить и понимать надо: плакать о грехе нужно только в колени Христу, а не в темном пыльном углу, мечтая, чтобы взор Божий тебя не коснулся.

Потому что Он правда, правда родной. Потому что покаяние ― это радость больше для Него, чем для кающегося. И вера в Его любовь важнее, чем память о собственной любви к Нему.