Покаяние – стратегия выхода из кризиса (Апология кризиса, часть 2)

Игорь Лужецкий

Перед вами конспект лекции, которую я хотел прочитать одиннадцатому классу, но по зрелом размышлении не стал. Я думаю, что благосклонный читатель, у которого хватит времени и желания ознакомиться с текстом, меня не осудит.

Начало темы тут.
Окончание темы тут.

Итак, в прошлый раз мы остановились на пятидесятом псалме царя и пророка Давида, а точнее – на мысли о том, что покаяние не есть отчет о проделанной работе, но стремление к изменению. Покаяние – метанойа, изменение, развитие человека. Вот о развитии сегодня мы и будем говорить. Наверное, так же подробно, как в прошлый раз говорили о кризисе. А возможно, и подробнее. И опять же – на теле христианской культуры. Чтобы по ходу развития мысли не пришлось менять язык. И, повторюсь, христианские тексты здесь – тексты европейской культуры, как Платон и Еврипид. Можете к ним относиться, как вам угодно.

Я позволю себе в описании моего понимания развития отталкиваться от этой части европейской традиции. И пройду сегодня от Андрея Критского до Кьеркегора, а потом мы плавно перейдем в наше скорбное настоящее. Я хочу показать вам взаимосвязь понятий "развитие" и "покаяние" в европейской традиции мысли.

I

На этом введение пора заканчивать и переходить к сути. Итак, вспоминая прошлую лекцию, можно сказать следующее: покаяние – это слом ветхой системы ценностей и усилие по построению новой. Это качественное изменение субъекта. Обращаю на слово «качественное» ваше особое внимание.

На этом моменте мы оставили Давида некоторое время назад. Он вступил в момент кризиса, суда, готов к действию, но чего делать, особо не ясно. Как описать его состояние? Я долго искал метафору. И нашел, как несложно было догадаться, в покаянном каноне. Если на современный язык перевести покаянный канон, то получится поэма об изменении. Да, перед нами очередной поэтический текст. Начинающийся со слов: «Яко по суху, пешешествовав Израиль, по бездне стопами, гонителя фараона видя потопляема, Богу победную песнь поим, вопияше». Сама песнь написана уже после Рождества, но о каком моменте как о моменте начала покаяния она говорит? К какому моменту истории израильского народа отсылает читателя? К моменту исхода евреев из египетского рабства. Перед ними море, за морем неизвестность, позади осерчавший фараон и беспощадная египетская военщина. Была эта история или нет на самом деле, в рамках данного текста не важно. Важно то, что автор покаянного канона в это верил и привел ее как начало своего текста. Так давайте ее разберем. Что есть фараон? Это некое настоящее, точнее, даже прошлое, которое тщится тебя уничтожить (как Давида ситуация с Вирсавией). Тут понятно. А что есть море? Это, на мой взгляд, ключевой образ. Море – бездна, образ для текстов Писания, и для Антики, и для Средневековья вообще ни разу не положительный. Это образ перехода, хаоса, смерти и небытия. Образ пограничных состояний. Море носит ковчег, в море три дня пребывает Иона, наконец, через море переходит Моисей. И, прошу заметить, всякий раз после пребывания в море начинается какая-то совсем иная история развития персонажа.

Итак, море – это хаос, некая естественная, не подчиняющаяся человеку сила. И вот в нем и тонет иерархия дня вчерашнего. Но что ждет впереди? Неизвестность. И это страшно. То есть слом ветхой иерархии не гарантирует моментального появления иерархии и системы «более лучшей». Сокрушение ветхого субъекта не рождает моментально субъекта нового.

И на это я еще раз обращаю ваше пристальное внимание. Покаяние, понимаемое как развитие, не дает свежей картинки, пока цела старая. Сначала нужно ступить в бездну, а уже потом «воду прошед, яко сушу и египетского зла избежав», человек вновь обретает себя.

Позволю себе еще один маленький средневековый штрих к этой картине. Средние века, как вы знаете, – время алхимии и алхимиков, творивших Великое Делание, в ходе которого нечто низкое трансмутировало в нечто благородное: свинец – в золото. Так вот, чтобы трансмутация совершилась, она должна была происходить не только в тигле и реторте, но и в сердце алхимика. То есть Великое Делание в первую очередь изменяло/развивало субъект, а уж потом, как видимое воплощение его новообретенных способностей, – материю. К чему этот штрих? К тому, что развитие – это не увеличение количества свинца, а превращение его в золото. Не количественно, но качественно.

Сюда же штрих из истории Нового времени. Три стадии человеческого существования и развития индивида по Кьеркегору: эстетическая, этическая и религиозная. Заметьте, этическая стадия наступает не от увеличения эстетики. В вопросе человеческого развития количество не переходит в качество. Переход из стадии в стадию осуществляется через момент отчаяния (согласно Кьеркегору). А что есть отчаяние? Буквально – отсутствие чаяния, надежды, веры. Разуверенность в предыдущей системе ценностей. То есть кризис. Ощущение себя на краю бездны.

И вот это очень интересно. Я позволю себе сделать здесь промежуточный вывод. Изменение, развитие наступает тогда, когда человек не может существовать в старой логике, она ему тесна. Она жмет его совести. И он должен от нее отказаться. Войти в состояние апофеоза беспочвенности (по Шестову), решиться на неизвестное, шагнуть в бездну.

II

По-моему, Дарвин как-то сказал, что мышление человека – ключ к мышлению обезьяны. То есть, имея более сложную схему, мы можем ее упростить. Но наоборот схема не работает. То есть из мышления обезьяны мышление человека не выводимо, а из мышления человека никак не выводимо мышление сверхчеловека, гения или сверхчеловека ницшеанского. Мы не можем помыслить себя сверхчеловеком, не можем оказаться на его уровне мышления; если бы могли, то чтобы мы здесь делали? Если бы логика гения открылась некоему N, то он тут же стал бы гением. Я хочу этим подчеркнуть, что в вопросе подлинного развития следующее состояние всегда скрыто за дымкой неизвестности. Каким оно будет, никто не знает. Известно лишь, что от настоящего эта неизвестность отделена бездной беспочвенности.

И вот тут возможны два варианта (вариант остаться на этом берегу мы не рассматриваем). Первый вариант – христианский. Прыгать в уверенности, что ты не один, а действуешь в синергии с Творцом вселенной и потому ничего не причинит тебе зла. Второй вариант – немного ницшеанский: прыгать от отчаяния и быть согласным скорее на смерть и потерю своего Я в хаосе, чем на такое настоящее.

Чего посоветовать вам, я не знаю.